Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века

И велети Митрошку Хромово пытат накрепко и огнем жечь: на Григорья Горихвостова к Москве он, Митрошка, и в Галиче Прокофья Логинова крестьяном Гаврилке Терентьеву да Митке Петрову, и к племянником своим к Частунке да к Куземке, и Григореву вотчину села Михайловского попа Луки на попадью и на иных какими обычаи нечистого духа насылал? И давно ли он, Митрошка, таким воровством, ведовством, и чародейством промышляет, и от ково он такое ведовство и чародейство взял, и сколь давно, и ково именем в Галиче и в иных городех портил?

И товарыщи у него такие ж ведуны и чародеи есть ли, и за кем живут, и как их зовут, и ково он в Галиче и в Галицком уезде и в иных городех знает иных ведунов, которые ведовством и чародейством и порчами промышляют и людей портят и нечитых духов насылают? И велети б, государь, Митрошку Хромова про то воровство и чародейство пытать накрепко и огнем жечь, чтоб у Митрошки однолично тово ево воровства и ведовства допытаться[141].

Спасение душ и повреждение христианской веры совершенно выпадают из этой картины. Мы встречаем те же вопросы, что и при обычных уголовных расследованиях: кто, что, где, когда. Данный случай, сильнейшим образом подтверждающий правило, говорит о том, что в России вполне могли связывать колдовство с общехристианскими представлениями о мироздании, но эти эсхатологические идеи не приживались сколь-нибудь серьезно. Даже Горихвостов, помещик, изложивший в челобитной свои тревоги, не сумел сформулировать соответствующего абстрактного понятия. Хотя в своем обвинении, где магические действия не отделялись от преступных, Горихвостов поднимал духовные вопросы, он сразу же переходил к более земным тревогам. По преимуществу его беспокоил нанесенный духом материальный ущерб: летающие по воздуху кирпичи, разбежавшийся скот, попадья, «безобразно» бегающая из деревни в деревню. Возмущал его и вполне приземленный способ, выбранный Митрошкой, чтобы зарабатывать себе на жизнь: «И кормился тот мужик тем, что портил многих людей и насылал в домы нечистых духов, да хто ему даст откуп, и тех отвараживал»[142]. Толчком для обвинений служили в первую очередь насланная на людей порча и устроенный беспорядок, и лишь во вторую – погибель души и сатанинский заговор.

Законы и запреты, как и записи судебных заседаний, показывают, что кое-какие понятия о неестественном или сверхъестественном проникали в официальные представления о магических практиках, отграничивая их от других, физических, преступлений. Однако отличия первых от кражи или грабежа, влекущих за собой ощутимый материальный или физический ущерб, по-прежнему были зыбкими и плохо разработанными, а вопросы о том, что это за сверхъестественные силы и кто позволяет им действовать в земном мире, оставались не только неотвеченными, но и незаданными. Власти Московского государства не пытались создать для себя – а значит, и представить населению в целом – картину сатанинской деятельности.

Бытовая магия и улики

В то же время судебные записи рисуют мир магии, которую в целом можно описать как бытовую – мир, полный вещей, используемых в домашнем хозяйстве (соль, коренья, травы, древесная кора, вода, полотенце), и незатейливых заклинаний, направленных на решение самых что ни на есть повседневных и мирских задач: добиться здоровья, процветания, многодетности, любви или, в более зловещих случаях, болезни, смерти, лишения, «остуды» или «отсушки».

Для приготовления колдовского варева использовались крайне простые предметы и ингредиенты – гороховая каша, пряжка, ручка топора, полотенце, травы, листья, коренья, даже когда речь шла о чрезвычайно вредоносной магии[143]. Так, женщина по имени Катеринка, выступая в свою защиту (1690 год, городище Доброе), пояснила: