Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века

В другом деле, где бесы играли определенную роль, судьи также не проявили интереса к Сатане, что еще более показательно: очевидное призывание духов, казалось, должно было навлечь на размышления о демонологических идеях. В 1629 году Максимко Иванова, крестьянина Печерского монастыря в Нижегородском воеводстве, обвинили в колдовстве, вызвавшем смерть жены местного помещика. Оставшийся вдовцом Иван Левашов подал жалобу, объясняя, что обращался к Максимке в надежде получить от него средство, способное излечить его жену, подвергшуюся порче. Целитель дал ей отвар некоей травы, утверждая, что он исцелит женщину, но та вскоре умерла. Левашов требовал заключить Максимко в тюрьму и допросить его, чтобы выяснить, «какую он траву Иванове жене Левашова давал». Избрав прагматичную линию расследования, воевода и подчиненные ему следователи произвели допрос.

Максимко Иванов в роспросе сказал что он в нынешнем во 1629 году на Егорев день Иванове жене Левашова травы пить давал от порчи, а зовут де ту траву воронцом. А она от той травы умерла вскоре. И стольник и воевода князь Венедикт Андреевич Оболенский да Макар Чюкарин допросили того Максимка преж того ту траву он пить кому давал ли и смерти он нее не бывало ли[133].

Вызвали свидетелей, возникли новые подозрения, и предполагаемые колдуны стали обмениваться обвинениями. Было установлено, что Максимко занимался колдовством различного вида и на его совести есть еще несколько смертей, и после разоблачений в число обвиняемых попали еще трое мужчин. В своих показаниях, данных как под пытками, так и без пыток, они признались в применении чрезвычайно изощренных и причудливых методов колдовства, о которых редко можно встретить упоминания в московских архивах. Максимко изобличил другого крестьянина из своей деревни, Федьку Григорьева сына Реброва, считая, что тот наслал порчу на его сына.

И тот де Федка знает всяких трав много и многое, и волховство, и в воду смотрит и бесов призывает. И они де ему сказывают что где делаетца ис-за сто верст и какою болезнью немочен и хто чем испорчен, того де он человека за очи узнает и хто ково испортит, и каков он волосом и приметами и ростом, а смотрит де в воду в колодце да и скажет что кому будет смерть или живот и от ково испорчен[134].

Это цветистое обвинение заставило допрашивающих нажать на свидетелей, задав им следующие вопросы: «Кому тот товарищ его Федька на воду смотрел и кому что угадывал? И у ково тот Федька Ребров тому волховству учивался и какова дурна каким людем не делывал ли?» Максимко охотно сообщил множество подробностей: Федька нашел сбежавшего сына одного крестьянина, установил причину бесплодия жены другого, лечил двоюродного брата третьего. Кроме того, Максимко заявил, что Федька получил свои умения от искусного волхва, мордвина по имени Веткаско. Тот по заказу творил колдовство, лишавшее человека сил. Так, с крестьянином Пятункой из деревни Карасихи произошло следующее: «А тот де Пятунка наимовал на соседа своево ево Веткаска чтоб ево испортит. И он де Веткаска напустил к соседу к ево Пятункину на ково он наповал и избу неприязненную силу, и токо де соседа из избы неприязненная сила шибали поленем и вон ево <нрзб.> били из избы»[135].

Можно было бы предположить, что у допрашивающих должны были вызвать интерес манипуляции с «неприязненной силой», особенно такой, которая обладает достаточной материальной энергией, чтобы выгнать человека из его собственного дома. «Сверхъестественная» окраска этого случая еще более усилилась, когда Максимко изложил еще кое-что, услышанное им от Федьки Реброва, – но и это не побудило судей исследовать потустороннее, метафизическое измерение дела.