Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века

Три четверти всех тех, кто, согласно материалам процессов XVII века, занимался колдовством, были мужчинами. Мне удалось установить пол обвиняемых для 223 процессов, на которых предстали как минимум 495 человек. (Прочие дела содержат либо краткие описания без подробного рассказа о подсудимом, либо упоминания о нескольких лицах без указания пола. В число таких упоминаний входят сообщения о том, что трое осужденных отправлены в ссылку, или о том, что факт совершения колдовства выявлен, но виновный пока не найден.) В 34 случаях из 223 обвинения предъявлялись только женщинам-колдуньям. Еще в 40 – мужчинам и женщинам, якобы действовавшим сообща. В остальных 149, то есть в 67 % всех дел, для которых можно установить пол обвиняемого, – перед судом представали только мужчины. Из 495 обвиняемых 367 (74 %) были мужчинами и 128 (26 %) – женщинами[171].

Почему женщины не составляли основную массу обвиняемых на колдовских процессах? Вопрос неправильный по своей сути, предполагающий, что европейская модель является нормативной. Считать колдовство «женским» преступлением или хотя бы жестко привязывать его к гендеру было бы предрассудком, основанным на ставшем привычном образе мысли. Целесообразно задать обратный вопрос: почему в Западной Европе колдовство по умолчанию считалось женским занятием? Или другой, еще более глубокий: почему колдовство в принципе было гендерно обусловленным? К счастью, есть немало работ, объясняющих «феминизацию» европейского колдовства в позднее Средневековье и раннее Новое время, что наложило отпечаток и на колдовские процессы раннего Нового времени. Богословы много рассуждали о грехах, предположительно свойственных женщинам – зависть, похоть, шаткость в вере, – ио способности дьявола поставить их себе на службу. Проницаемость женского тела, которую физиологи раннего Нового времени принимали как данность, также побуждала считать, что женщины особенно склонны подпадать под власть дьявола. Яркие сексуальные сношения ведьм с дьяволом, зафиксированные в европейском корпусе знаний о колдовстве, служили дополнительным доводом в пользу «феминизации» колдовства[172]. Но эта связь не являлась ни естественной, ни неизбежной. И действительно, в книге «Гендер и дар» (Gender of the Gift) авторства Мэрилин Стратерн содержится полезное напоминание о том, что гендер не всегда и не обязательно связан с полом, что разъединение этих двух понятий, возможно, позволит нам сделать независимые друг от друга сопоставления между колдовством и гендером, с одной стороны, и колдовством и полом – с другой [Strathern 1988].

В своей критике традиции превращать «гендер в категорию анализа» Джин Бойдстон делает упор на отрывок из работы Барбары Джин Филдс: «Если не удерживать их тщательно на своем месте, они [категории анализа] приобретают непомерное значение, надевают человеческие маски, сосуществуют с людьми на равных и порой совсем вытесняют их». Приняв это предупреждение близко к сердцу, она задается следующим вопросом: «А вдруг категория “гендер”, как ее понимают западные историки феминистической направленности исходя из истории своих стран и регионов, не имеет всеобщего значения?» К примеру, в доколониальной культуре народа йоруба, как выяснила историк Оейронке Ойеуми, «основополагающим принципом социальной классификации» служат поколенческое старшинство и физический возраст, а вовсе не гендерные различия:

Это не означает, что выступавшие от имени народа йоруба были незнакомы с различиями между мужским и женским телом, или что культура йоруба не содержит общих мест, связанных с мужским и женским телом, или что в доколониальный период йоруба жили в золотом веке. <…> Это означает лишь, что представления о разнице между полами и их репрезентация, видимо, не были главным пространством для демонстрации этого конкретного вида власти [Boydston 2008: 558, 560, 565; Oyewumi 2005: 11].

Происходившее в Московском государстве является убедительным аргументом в пользу концепций Бойдстон и Ойеуми. Гендер – важный фактор во всех сферах жизни, но порой преобладающую роль играют другие элементы, или же гендер включается в другие категории понимания. Чтобы оценить русский материал в его собственных рамках, следует отбросить допущение, что гендерные разделения автоматически играли ведущую роль в представлениях о колдовстве, и внимательно изучать источники, выделяя конкретные категории анализа, на которые ссылались люди, имевшие непосредственное отношение к делу.

В первом разделе мы рассмотрим случай России в контексте связи между женским желанием и сатанинским обольщением, неизменно подчеркивавшейся в Европе, и проследим, как развивались представления о колдовстве в отсутствие этой определяющей ассоциации. В следующем разделе мы обратимся к русским представлениям о гендерных различиях в широком плане, чтобы выяснить, как они определяли особенности колдовства в России.