Магнетрон

— Почему же, в таком случае… — спросил Кампов, надуваясь, как петух перед боем, — почему же вы ставите в ваши лампы эти жалкие катоды, когда у вас под боком серия катодов Детскосельской ионосферной станции? Мы применяем лишь катоды Горбачева. Ничего лучшего в Советском Союзе пока нет. Можете вы мне сейчас предложить что-нибудь еще более совершенное, реально удлиняющее срок службы?

Нет, Веснин ничего предложить не мог.

«Мы в этой области долго искали, думали», — хотел было сказать Веснин, но вспомнил, как к таким заявлениям относился Мочалов: «Не говорите никогда: «я думал».

— Мы считаем, что целесообразно укоротить время импульса, — произнес наконец Веснин. — Видимо, десять микросекунд — это верхний предел.

— За такое время скоростной истребитель переместился бы только на один миллиметр — это вы мне хотите сказать? Мигание глаза происходит в десятки тысяч раз медленнее, да? А я вам на все это отвечу: в огороде бузина, а в Киеве дядько. При чем тут длительность импульса? Ставьте в лампы катоды Горбачева. Договорились? Ну-с, давайте попробуем теперь обсудить с вами другие пункты технических условий. Веснин вздохнул:

— Насколько все-таки можно отступить от ваших требований?

Кампов ответил:

— Знаменитый адмирал Макаров в своем приказе «О приготовлении щей» писал, что эти постановления не мешают хорошему коку придать щам тот вкус, какой он желает, но не допускают неумелого человека испортить хорошую провизию и дают удобство контроля над провизией и способом приготовления.

И профессор Кампов, не давая Веснину возможности вставить хотя бы слово, — «Молчите, когда вы говорите со мной!» — с горячностью рассуждал о весе приборов, о коэффициенте полезного действия, анодном напряжении, магнитном поле, о типе питания, о чувствительности лампы к колебаниям параметров питания…

Кампов не скупился на советы.

— Хорошо, давайте посмотрим, — отвечал он на возражения и теоретические выкладки Веснина, вскакивал и, прихрамывая, бежал в лабораторию, увлекая за собой своего собеседника.

Были люди, не любившие Кампова именно за эту черту — страсть вмешиваться в чужую работу, принимать ее так же горячо к сердцу, как свою, болеть за нее душой и вступать в интересующее его дело непрошенным соратником. Веснин оценил этот страстный, непримиримый, самоотверженный характер, этот острый ум, наметанный глаз, беспощадный скепсис. Невыносимый для многих, вызывающий у некоторых даже приступы ярости, яд сомнения, иронии был для Веснина лишь новой, интересной чертой характера известного ученого, которая очень нравилась молодому конструктору. Насмешки Кампова подбивали Веснина отстаивать свои убеждения с большим жаром, смело, даже дерзко.

Неожиданно понизив голос, Кампов вдруг сказал:

— Если бы мы, старики, допустим, я или даже сам академик Волков, позволили себе так поиграть с катодами, как это делаете вы, то нас давно посадили бы. Ваше счастье, что вы еще не вытянулись до того уровня, на который обращают внимание. Не играйте с огнем, молодой человек! Ярлычок «вредительство» к вам очень легко приклеить.

Когда через два дня Веснин собрался уезжать, он не ожидал, что Кампов станет провожать его. Но Яков Борисович явился на вокзал с плетеной корзинкой — кошелкой, полной домашней снеди.

— Молодые люди обычно очень легкомысленно относятся к своему здоровью, — сказал он, вручая корзинку Веснину.

— Яков Борисович, я, я… Вы, вы, — бормотал Веснин.

— Неопытные радиотелеграфисты, — отвечал Кампов, — подсчитывают тире и точки азбуки Морзе, с трудом расшифровывают каждую букву. А мастера приема схватывают на слух целое слово или даже всю фразу. И мы с вами как будто так же легко, быстро, точно понимаем друг друга.

В последний раз улыбнувшись Веснину, который стоял у окна удаляющегося вагона, Яков Борисович направился на междугородную телефонную станцию и заказал разговор с Ленинградом.