Магнитная буря

Однако в тот первый день, когда он снова открыл дверь, ужасный металлический голос, казалось, изрек ему приговор на неведомом грозном языке точек и тире. На этот раз Мурта расшифровывал послание постепенно, несколько предложений за один раз – и они были как прежде. Изменения в положении и температуре головы – успокаивающие или даже наркотические растворы не давали облегчения. В промежутках между «приступами» здравомыслия Винтон жаловался на то, что его пытали. Он оплакивал свою беспомощность. Прошли дни… недели… месяцы. Коллеги, привыкшие считать Мурту одиноким, стали замечать странности в его поведении, а некоторые даже предлагали помощь. Но Мурта отшатнулся от них. Он стал изможденным, не мог ни есть, ни спать, – одинаково мучился в своей лаборатории или вдали от нее, находился на грани безумия со своим ужасным гостем. Я думаю, что… Плавные восковые черты лица, должно быть, были хуже всего.

Только одна мысль поддерживала Мурту и не позволяла ему покончить с собой – он ждал моего возвращения. Он надеялся, что я каким-то образом решу проблему.

Разговор с мертвым Винтоном

МУРТА ВСТАЛ И повел меня в лабораторию. Аппарат стоял у стены. Его венчала восковая голова, из которой провода, капилляры и трубки вели наружу. Мурта подошел и поднял макушку головы, так что я увидел мягкую серую массу внутри. Я отвернулся. Восковая крышка с хорошо расчесанными волосами закрылась. Я вытер лоб, который был холодным и мокрым.

Мурта положил телефонную трубку с речью в мою руку, и я хрипло спросил:

– Винтон, тебе больно? Что я могу сделать для тебя?

Телеграф застучал, и Мурта тихо начал перевод:

– Слава богу, что вы пришли. Он обещал освободить меня, когда вы появитесь. Это место ужаснее, чем вы можете себе представить. Освободите меня. Убейте меня или дай ему убить меня. Сейчас… Сейчас… Сейчас… Сейчас… Сейчас… Сейчас…

Пока мертвец говорил, ученый записывал слова. Позже я узнал, что у него было записано каждое слово, которое передал телеграфный ключ – самое жестокое обвинение, которое когда-либо писал о себе любой человек. Он все еще был ученым, несмотря на все странные действия, которые по привычке он все еще считал своим великим экспериментом. Никакие эмоции не могли полностью вытряхнуть его из его старого «я». Все это ошеломило меня. Я попытался представить, каково это, оказаться свободным разумом, лишенным послушной оболочки из мяса и костей. Я пытался понять человека, чья страсть к работе, чьи любопытство и черствость, чья жестокость (а чем это было?) могли позволить ему так использовать этого юношу и удерживать его в таком состоянии. Это было слишком.

– Он просит меня подумать! – продолжал мозг. – Как я могу думать? Прежде чем поместить меня сюда, он сказал мне, что в моем теле я должен страдать, страдать невообразимо. Я страдаю, я страдал, поэтому я не могу думать. Он дьявол! Пусть убьет меня.

Буквы спутались в бессмысленную мешанину.

Тогда я пришел в себя.

– Закончи то, что начал! – сказал я Мурту. – Убей его!

Он поднял руки над головой, словно отгоняя мой взгляд.

– Я сделаю – да, – крикнул он. – Но это будет убийство!

– Это было десять раз убийством удерживать его там.

Это убийство?

МУРТА БРОСИЛСЯ ЧЕРЕЗ комнату, схватил какую-то пробирку, поднял гладкую крышку головы и влил содержимое. Телеграфный ключ замолчал.

Мы смотрели друг на друга. Мурта прошел мимо меня к двери лаборатории, а затем упал в кресло рядом с камином. Я медленно последовал и долго сидел, глядя на пламя. Мы оба были обессилены. Казалось, он заметно вырос, стал сильнее, теперь, когда страх исчез. Но когда он заговорил, то говорил шепотом, и я ответил ему так же.

– Ну, что вы собираетесь делать?

– Не знаю, Мурта. Конечно, вы сошли с ума…

– Нет, – перебил он сердито. – Я бы сошел с ума, если бы не рассказал все вам, но теперь у меня все в порядке. Я понимаю, что это значит – это достаточно знакомое психологическое явление. Никто не может простить себя… Нам нужна помощь, даже самая сильная. Но сейчас мне лучше. Я такой же здравомыслящий, как и ты. Так будет лучше для него, я понимаю…

– Но, Мурта, почему, во имя Бога, ты так долго держал его? Почему ты ждал меня?

– Я хотел свидетеля от науки – человека, который знал мою работу и ручался за мои записи. Я хотел, чтобы вы подтвердили мои слова. Все знают вас, но я слишком молод, чтобы быть воспринятым всерьез…

– Почему вы не обратились к другим?

Он холодно посмотрел на меня.

– Харви, я не сумасшедший. Когда я сделал это, я понял, что рискую жизнью, ставя себя по ту сторону закона. Когда я только что говорил с вами, я был не в себе, но тем не менее понимал, что снова играю в азартную игру с обществом и его предрассудками…

– Но если вы боитесь рассказать другим или сказать мне, как я могу быть вашим свидетелем? Как это возможно? Рано или поздно вы должны ответить за содеянное.

– Я надеялся, что вы подождете, пока я не умру. Я надеялся, что вы внесете свое имя в документы. Я могу пережить вас – я могу стать авторитетом, но я всего лишь смертный.