Магнолии были свежи (СИ)

— Как вы меня назвали? — Мадаленна едва сдерживала смех. — С чего это вдруг такая нежность?

— Я просто подумал, что ты — единственная моя и внучка, и дочка, — она надеялась услышать в его голосе улыбку, но там была одна серьезность. — А я так и не придумал тебе ни одного забавного прозвища. Я очень люблю тебя, моя дорогая.

У Мадаленны закололо в груди, и в глазах зажгло. Шмыгать носом было нельзя, дрожь в голос было пускать нельзя, надо было держаться и отгонять дурные мысли прочь. Люди и за семьдесят лет жили до ста, люди и с больным сердцем умудрялись разъезжать по странам и покорять горы, так чем же мистер Смитон был хуже. Энергичный, веселый, добрый — ее единственная опора, единственный, кто любил ее, кто прощал ей всё и принимал со всеми ее ошибками и тайнами. Ее дорогой мистер Смитон, ее милый мистер Смитон, ее любимый дедушка.

— Что ты там замолчала? — Мадаленна закрыла трубку рукой и быстро помигала глазами, чтобы те перестали гореть. — Снова плачешь?

— Нет, просто у меня щетка закатилась под стул, — она изо всех прокряхтела в микрофон и стукнула пару раз гребнем по столу. — Пыталась достать. Мистер Смитон, — вырвалось у нее. — Мистер Смитон!

— Что такое?

— Не надо мне прозвищ. — голос предательски дрожал. — Лучше назовите меня внучкой.

— Что за чепуха? — проворчал он. — Тебе явно пора ложиться спать, милая моя.

— А я вас назову дедушкой. — сухие рыдания камнем ложились на грудь. — Мой дорогой дедушка!

— Дедушка у тебя был всего один, на его место… — но Мадаленна прервала его.

— Мой дедушка ушел от меня, от меня все уходят, все, кого я люблю, — она чувствовала наступающую истерику. — А вы не уйдете! Я назову вас дедушкой, потому что только вы им и были, потому что вы заботились обо мне, потому что без вас я не смогу… — на этот раз перебили ее.

— Чушь! Все уходят, это обычный процесс жизни и немедленно прекрати истерику. Слышишь, немедленно!

— Мистер Смитон, — ее голос был не таким сильным, каким она хотела его слышать. — Мистер Смитон, вы — единственный…

— Хватит! — он резко оборвал ее. — Ты прекрасно справлялась и без меня и будешь справляться. Ты очень сильная, Мадаленна.

— Сильная я только благодаря вам.

— Хватит говорить такую ерунду. Все, заканчивай самобичевание и раннее оплакивание меня и иди собирай вещи.

Но уверенный тон голоса садовника уже помочь не мог. Неприятное чувство тревоги уже запустило в нее свои лапы, и Мадаленна чувствовала, как то сворачивается где-то внизу. Мистер Смитон был последним, кого она не могла потерять. Отец всегда был далек от нее и существовал исключительно в воспоминаниях, мама последние десять лет старалась выживать на поле боя с Хильдой, и сил ей хватало только на слабую улыбку, образ дедушки медленно исчезал у нее в памяти, как и образ бабушки Марии, которая не выдержала жизни в холодном Портсмуте и угасла по дороге в свою родную Тоскану. Мистер Гилберт никогда ей не принадлежал и не будет принадлежать, с этим Мадаленна старалась смириться, хотя это и было сложнее, чем она себе представляла. Мистер Смитон, старый садовник — он единственный, кто всецело принадлежал ей, кто не мог уйти от нее, и она не хотела его отпускать.

— Мистер Смитон, — спохватилась Мадаленна. — Я заеду к вам завтра, хорошо? У меня как раз будет время перед поездом.

— Нет, Мадаленна, — после долгого молчания ответил садовник. — Не думаю, что это будет удобно.

— Почему?

— У меня запланирована важная встреча через несколько дней, и мне нужно к ней серьезно подготовиться.

— Я вам не помешаю, это всего на несколько минут.

— Нет, Мадаленна, — твердо перебил ее садовник. — Прости, дорогая, но я правда не смогу. Счастливого пути, я обязательно пришлю тебе чемодан. Я очень люблю тебя, моя дорогая, — он помолчал и вдруг выговорил. — Внучка.

— Мистер Смитон!..

Ее голос перебили короткие гудки. Мистер Смитон никогда не обрывал сам разговор, чаще всего они пререкались по этому поводу и клали трубку одновременно. Отвратительно чувство тревоги не давало ей покоя, и Мадаленна бесцельно встала с кровати и застыла посередине комнаты. Ей хотелось бежать, но она не знала куда, ей хотелось громко позвать, но она не знала кого. Что-то должно случиться, эти слова громко бились у нее в голове, и Мадаленне казалось, что их произносит кто-то за ее спиной. С мистером Смитоном должно быть все хорошо: врача ему не вызывали уже несколько месяцев, сердце его не беспокоило, даже спина не болела. И все равно Мадаленна не могла унять желание побежать в знакомую теплицу. Из мыслей ее вывело знакомое постукивание в дверь, и она приложила руки к груди, будто это могло унять сердцебиение. На пороге показалась Аньеза.

— Ты еще не собралась? — мама осмотрела комнату и удивленно взглянула на дочь. — Тебе выезжать завтра в одиннадцать утра, Мадаленна!

— Я знаю. — она подобрала несколько блуз со стула и сунула в открытый чемодан. — Вот, эти возьму.

— Зачем? Они же совсем старые. Можно взять ту, белую с отложным воротником и темно-синюю, шифоновую. Где они у тебя?

— Не знаю. — неопределенно махнула рукой Мадаленна. — В шкафу, наверное.