Магнолии были свежи (СИ)

Мадаленна пожала плечами и снова посмотрела на копию «Ирисов в саду» Моне. Она уже третий час сидела в кабинете заместителя декана и пыталась написать заявление на отчисление. Она полагала, что все произойдет достаточно быстро, ее сразу отпустят, и еще сделают выговор за такое долгое отсутствие на лекциях — она жила в Портсмуте уже неделю, и все это время ни разу не наведалась в Гринвичский университет. Эдвард тихо отвез ее в родной город и при этом не задал ни одного вопроса, и за это Мадаленна была благодарна ему; так же спокойно и без лишних расспросов отец отвез ее снова в Лондон и пожелал удачи. И вот, с восьми утра она сидела в просторном кабинете, где была всего несколько раз — там ее награждали на первом курсе за особые успехи, а на втором сопроводили указаниями насчет поездки на конференцию в Манчестере. Мадаленна полагала, что все от нее требовалось — чистый листок бумаги и подпись в нужном углу. Но ошиблась, когда профессор Рочестер отказался решать этот вопрос один, попросил ее подождать, а через несколько минут, когда она решила отправиться на лекцию по зарубежной литературе, появился еще и заместитель декана — сэр Харрис. С восьми утра прошло уже три часа, а заявление как было чистым, так и оставалось. Мадаленна надеялась, что ее успеваемость и участие в различных учебных поездках и конференциях могли сослужить ей добрую славу, но не догадывалась, что ей так дорожили.

— Где это видно, чтобы студент уходил посередине года? — вещал громогласно сэр Харрис.

— Да если бы посередине! — всплеснул руками профессор Рочестер — он как раз и вел у нее зарубежную литературу в этом семестре. — В конце третьего курса, когда еще вот-вот и все! Выпуск, а дальше магистратура!

— Тем более. — кивнул заместитель декана. — Как это называется, мисс Стоунбрук? — он наклонился и посмотрел на нее своими совиными глазами в очках. — Разумеется, если бы разговор шел о каком-то другом студенте, я сказал бы, что это настоящее проявление безответственности, но вы… — он выразительно махнул рукой и открыл блокнот в красной обложке. — Нет, это немыслимо! Прекрасная успеваемость, показательная социальная активность, и ведь, сколько раз вас отправляли в поездки? Сколько докладов вы написали!

Странно, она никогда не замечала, чтобы на дубликате картины Моне ирисы были не такими розовыми, а уходили больше в фиолетовый оттенок. Для кабинета декана при факультете искусствоведения можно было купить что-то и получше, если не оригинал великого мастера, то хотя бы что-нибудь из антикварной лавки на Милберри-стрит. Там всегда было так много небольших магазинов, и можно было найти что-то оригинальное от если не такого известного и признанного художника, то хотя бы последователя классицизима или пару гравюр даже семнадцатого века. Мадаленна сама видела там несколько замечательных карандашных набросков старинной Праги и пасторальной местности около французской деревни. Определенно, это не смотрелось бы так пошло и вульгарно. Ей что-то снова сказали, однако она не подняла головы и только смиренно кивнула. Ее все равно никто не стал бы слушать. Она понимала, что, возможно, ее поступок был не таким обдуманным для всех преподавателей, но вот сама для себя Мадаленна все твердо решила и не собиралась менять своего решения.

— Мадаленна, послушайте меня, — увещевал ее сэр Харрис. — Ваши успехи отмечала сама декан Ройтон, к вам проявили исключительное доверие, и все это ради чего? Ради того, чтобы в один апрельский день вы пришли к мистеру Рочестеру и заявили, что хотите отчислиться! И даже не объяснили причину!

— Я объясняла, — возразила она, и заместитель декана картинно воздел руки к небу. — Поверьте, сэр, я очень благодарна за подобное доверие, мне очень лестно, что вы дорожили моей персоной, но, повторяю, я не могу продолжить свое обучение.

— Не можете. Не можете! Замечательно! — мистер Рочестер нервно заходил по кабинету. — А что сказал на это ваш профессор искусствоведения? Это ведь ваша основная дисциплина, вы его поставили в известность?

Мадаленна покосилась на пустой графин — очень хотелось пить. Разумеется, Гилберту она ничего не сказала. Да и с чего бы ей было нужно его оповещать? В этом было сложно признаться, но в глубине души Мадаленна надеялась, что после последнего разговора, Эйдин как-то даст о себе знать, но нет — телефон молчал, и в дверь никто не стучался. Она уехала на следующий день в Портсмут и сразу же выдернула шнур от телефона — родители били ей телеграммы, — она пообещала себе, что больше не появится в городе, и все равно каждый день ходила по тем местам, о которых в прошлом году Гилберт упомянул в своей заметки для городской газеты. Она уходила на весь день, доходила до высокого холма и смотрела на то, как из-за горизонта появлялись паромы. Она любила и ненавидела этот город, но, как оказалось, еще больше она ненавидела свой дом и сад, в который Мадаленна одним вечером проводила Эйдина.

— Нет, сэр, я еще не сообщала профессору Гилберту о своем решении.