Магус

Поэтому когда тот, что обитал в носовой фигуре «Цирцеи» («Зови меня, пожалуй, Гермар, — разрешил он Обэрто. — Мое настоящее имя-для-друзей тебе все равно не выговорить»), — когда Гермар проснулся, он понял, что происходит нечто из ряда вон. «Нечто, доложу я тебе, отвратительное!»

По правде говоря, его сон исподволь превратился в кошмар, жуткий и малопонятный; Гермар едва успел сообразить, что к чему, и усилием воли пробудиться. А иначе ведь мог и помереть — во сне.

На «Цирцею» он попал недавно, когда она столкнулась с каперским коггом и едва уцелела в неравной схватке. Тогда-то прежняя носовая статуя и приказала долго жить.

В Лиссбоа — центре торговли между ганзейскими купцами и торговцами Средиземноморья, «Цирцее» в тот раз пришлось задержаться дольше обычного. Эта задержка, конечно, не пошла на пользу: вместо того, чтобы, набив трюмы сельдью, поспешить домой, команда вынуждена была выложить кругленькую сумму за ремонт судна, да и проживание в Лиссбоа стоило немало. Поэтому решили сэкономить хотя бы на новой носовой фигуре — купили снятую с разбитого холька. Обитавший в ней Гермар понаблюдал за новыми попутчиками, убедился, что люди они порядочные, дело морское знают, — да и задремал.

«Спячка у меня как раз начиналась. Если б знать, как все обернется… Потом я уже выяснил: подсел к ним тогда же, в Лиссбоа, один проныра по кличке Угорь (а настоящего своего имени он так и не открыл). Команда в сражении с каперами лишилась пятерых: двое померли, трое ранены, причем один — тяжело; конечно, всех троих взяли с собой, но толку от парней не было никакого. Тот, что тяжелораненый, — вообще все время лежал в полузабытьи, а его бред оседал на стенках тонкой маслянистой пленкой, которая прескверно воняла. (Люди, само собой, этого не замечали.) А потом он и вовсе помер: к нему в сны забралась сирена-полуночница и перегрызла нить, которая соединяет спящего с этим миром.

Мне бы уже тогда забеспокоиться: я ведь сквозь сон чуял запах дурной, но решил, что это от раненых, скоро они выздоровеют — и все пройдет. Во сне за внешним временем плохо следишь… Они, те двое раненых, давно должны были бы поправиться, давно! Если бы я вовремя заметил…

Тогда еще вот что случилось: у «Цирцеи» начались неприятности, связанные с торговлей. Серьезные неприятности, потому что испокон веков… ну ладно, хорошо, издавна… то есть вот уже лет пятнадцать — двадцать по вашему летосчислению команда зарабатывала тем, что курсировала между западным побережьем и Лиссбоа: возила ганзейцам венесийское стекло и разные пряности, а сюда доставляла сельдь. Теперь же оказалось, что ганзейцы больше не могут торговать сельдью, ведь — ха-ха! — сельди-то у них не стало! Закончилась. Она раньше в Балтику через датские проливы шла, да вдруг перестала — и предпочла голландские берега. Почему? Есть причины, тебе их знать без надобности, да и для истории нашей они не важны; закончилась сельдь и закончилась. Всякое в жизни случается. Но теперь «Цирцее» надо было менять все: либо закупать в Лиссбоа что-нибудь другое (а там весь рынок, ты же понимаешь, поделен и конкуренты никому не нужны), либо плавать за сельдью уже не в Лиссбоа, а подале и посеверней, что попросту не окупалось бы.

Беда? Беда! Но жить-то нужно, хоть как-нибудь (а желательно — не впроголодь, не нищими на паперти). И Угорек этот начал потихоньку наборматывать остальным, дескать, начались все наши неприятности с каперов, но поглядите, им-то живется очень даже ничего; ну да, рискуют, так ведь риск — благородное дело! Хотя бы на первых порах, покамест не найдем, чем торговать, давайте попробуем, а?..

И случай подвернулся: догнали они у безлюдных берегов соперницу свою, «Пенелопу», которая сходила в рейс не в пример удачнее «Цирцеи». Еще и моряки ихние, когда проплывали мимо, непристойности всякие кричали, дразнились. Я сквозь сон слышал, но значения не придал. А потом и вовсе в беспробудные глубины погрузился…

Тогда-то команда и решилась. «Пенелопа» шла медленно, груженная так, что едва не черпала бортами воду. А эти… фх-х-х!!! каперы! выбрали местечко поглуше, поудобнее, подстерегли и ночью напали! Знали, чем рискуют и на что идут: уцелей с «Пенелопы» хоть один, всех бы поймали и повесили. Потому и сражались безоглядно, даже акулы долгое время после того, как все было кончено, не решались приступить к пиршеству — так их напугал терпкий мускусный запах безумия, которым пропиталось все вокруг!

Увы, «Пенелопу» строили на юге, и она плавала без клабаутерманна, так что некому было предупредить меня о происходящем. Сквозь сон я чувствовал только невыносимую вонь — как я тогда думал, от раненых и бредящих матросов. А они… — Гермар вздыхает и надолго прикладывается к кружке. — Их на следующий день убил Угорь. Они, видишь ли, были решительно против происходящего — единственные из всей команды, но теперь, когда пути к отступлению не осталось… кто мог поручиться, что эти двое будут держать рты на замке? Правильно — только акулы.