Магус

И в этот момент чьи-то цепкие пальцы хватают тебя, хватают и держат так, что снова приходит все: боль, время, память. Ты пытаешься сбежать, вырываешься что есть мочи, но становится только хуже: чем больше прикладываешь усилий, тем больше просыпаешься к жизни; возвращаются чувства, желания… память…

Ты изумлен: ты знал, точно знал, что ни одно живое существо с той стороны барьера никак не могло повлиять на тебя.

Ты растерян: невозможное тем не менее произошло.

Ты пытаешься понять: как могло это случиться, ведь ты уже почти ушел.

Что же — тебе охотно подсказывают.

Показывают: на галерее стоят трое. Призрак и ты с Фантином; у вас в руках по младенцу.

«Не кричите, разбудите ребенка», — говоришь ты синьору Бенедетто, но младенец уже проснулся, поморгал, скривился было недовольно и собрался возопить о том, что пеленки мокрые и надо больше внимания уделять детям, а не старикам, к тому же давно мертвым, — но вдруг распахнул глазенки, выпростал ручку и потянулся к рукаву синьора Бенедетто.

…Пальцы малыша уверенно хватают призрачную ткань, мнут ее, тянут на себя. На лице ребенка — блаженная усмешка: вот ведь какую игрушку себе нашел!..

Вдруг младенец поворачивается и (этого не было, не было, не было!) смотрит на тебя внимательным, неожиданно взрослым взглядом. Такой бы больше приличествовал почтенному старцу — да вот хотя бы тому же синьору Бенедетто, но не ребенку, которому всего несколько месяцев от роду.

Ну так обычные дети и призраков за рукава не хватают!

Ты начинаешь догадываться.

И, словно давая понять, что ты на верном пути, издалека — но в то же время совсем рядом — звучит смех.

Веселый детский смех.

Эпилог ОТСТУПНИК

[…] и по какому-то странному наитию меня посещает чувство, что все написанное на этих листах, все читаемое сейчас тобою, неведомый читатель, не что иное, как центон, фигурное стихотворение, громадный акростих, не сообщающий и не пересказывающий ничего, кроме того, о чем говорили старые книжные обрывки, и я уже не знаю, я ли до сей поры рассказывал о них, или они рассказывали моими устами. Но какая из двух возможностей ни восторжествует, все равно, чем больше я сам себе повторяю ту повесть, которая родилась из всего этого, тем меньше я понимаю, было ли в ней какое-либо содержание, идущее дальше, чем естественная последовательность событий и связующих их времен.

Умберто Эко. «Имя розы»

1

Из записей в конторской книге сьера Риккардо Барбиаллы, верфевладельца:

«Странный старик, «просто Обэрто, без синьора», приходил сегодня днем. Сперва я не узнал его — он очень помолодел, хотя палочка при нем. Он облазил все мои доки, заглянул на несколько судов, которые в ближайшие дни должны быть спущены на воду, что-то там делал. (Я велел никому не вмешиваться, хотя знаю, что потом некоторые проверили корабли, на которые он поднимался. Я сделал вид, что не знаю об этом. Мало ли что он мог там…/вымарано/)».

/чуть позже/

«Кажется, «просто Обэрто» не солгал: в доке, где стояла «Цирцея», все спокойно…»

/значительно позже/

«Сегодня узнал: «Цирцея» разбилась о скалы. История странная, случилась в тихую погоду, команда (почти всем удалось спастись) не была пьяна или небрежна (тому есть свидетели из лиц незаинтересованных, бывших в момент катастрофы на берегу).

Впору согласиться с теми, кто считал судно проклятым!»

2

Из секретного донесения Гвидо Фантони, начальника тайной службы города Альяссо, мессеру Томмазо Векьетти, одному из членов Совета Знатных:

«…Спешу также сообщить, что из Альяссо наконец-то отбыл магус, вызванный Цининкулли для розысканий, цель которых Вам известна, равно как и их результат.

Есть основания предполагать, что законники утратили или в ближайшее время утратят всякий интерес к нашему уважаемому подесте. Магус вполне ясно дал понять синьору Л., что считает свою миссию выполненной и, со своей стороны, не видит причин для нового расследования.