Магус

— Да, брат, забавно… И давно у тебя это?

— Что — «это»?! — взвился, как ужаленный, вовкулак. — Я ж не вижу ее, понимаешь!

— Совсем?

Степан обиженно зарычал.

— Тогда откуда узнал, если не видишь?

— А ощущение, — неохотно признался Корж. — Такое, ровно тень твою блохи обсели. И кусают, паскуды, что есть мочи. Спасу от них нет. Но и их самих, получается, тоже нет… — чуть растерянно добавил он. Было заметно, что такое случилось с ним впервые и он не знает, как быть.

Андрий ни минуты не сомневался, что причина кроется в «таянии» вовкулака, лишившегося своей человечьей половины. И помочь Степану можно было только одним-единственным способом: поторопиться к Проклят-озеру.

— Ничего, — сказал Ярчук. — Во всяком случае, это все не растет из тебя на самом деле. А то пришлось бы собирать с тебя груши, по урожаю в день.

Степан, кажется, шутку не оценил.

* * *

Остаток дня миновал без происшествий. Теневые блохи, как их называл Степан, донимали его все сильнее, но терпеть можно было — вот вовкулак и терпел. Мыколка, разморенный мерным покачиванием, задремал в седле, откинувшись Андрию на грудь. А Ярчук дымил люлькою и только внимательно поглядывал по сторонам. За спиной весомо молчал сундучок.

Это молчание с лихвою восполнилось вечером. Для ночевки они выбрали небольшой овражек, чистый, безо всяких там лупоглазых трав и горящих неестественным желанием полетать деревьев. Деревья горели исключительно в костре — а что вместо обычного потрескивания тихонько мяукали — ничего, и не к такому можно привыкнуть.

Свернувшегося в клубок Степана накрыли Андриевой свиткой — и, как ни странно, это помогло. Додумался до такого Мыколка. «Раз, — сказал, — его тени кусают, так надо, чтоб их не стало».

Но перед тем, как прятаться под свиткою, вовкулак сбегал на охоту и приволок зайца, вполне съедобного и совсем без странностей (про длинный крысиный хвост забудем, ладно?). Словом, ночь встречали не с пустыми желудками, да и припасенные Андрием еще в монастыре лепешки с сыром можно было приберечь на черный день. Благодать!

И от этой вот благодати, видно, напала на наших путников подозрительная говорливость. Первым разобрало Мыколку — и он клещом вцепился в Андрия: дядьку, расскажи сказку! Ярчук, сам проникшись болтливым настроением, завел какую-то длиннющую историю с козаком-забродою, попавшем в Царьград, где его поймали нехристи и повесили на крюк за… одно из ребер (хорошо, вовремя сообразил изменить детали) — да, потом было там еще много всяких подвигов, и турок он крошил в капусту, и по морю от них же, недокрошенных, удирал, и братцев-запорожцев из неволи вызволял… Вот под воображаемое звяканье сброшенных кандалов Мыколка и заснул наконец.

Настала умиротворенная тишина. Видимо, этого момента дожидался под свиткою Степан. Вовкулак осторожно приподнял изнутри носом краешек одежды и спросил:

— Не спишь?

— Вроде нет, — хмыкнул Андрий. — Понравилась сказка?

— Да так… Слушай, я вот тут думаю… — Он оскалился — видно, снова начали донимать теневые блохи. — Как считаешь, кто я такой на самом деле?

Ярчук непонимающе воззрился на него: он не готов был к умствованиям на такие темы, даже при полном желудке. Тем более что ответа не знал. Свитайло на сей счет так изъяснялся: «меж тварями Господними разницы, но сути, нет никакой». Правда, не торопился растолковать, что имел в виду. Повторить это Степану? Не поймет ведь, еще обидится.

Попыхтел Андрий люлькою, потеребил усы.

— А сам как считаешь? — спросил.

— То-то и оно! — Корж словно ждал этого вопроса, так и завелся с полуслова. — Ведь что получается? Если бы я в волчьем теле себя неуютно чувствовал, тогда ладно — вроде человек я, да? Но я… как бы это выразить… я не «в волчьем теле», я и есть сейчас волк, только поумнее, чем обычные. А когда я человек… был человеком, тогда тоже неудобств не ощущал. Выходит, не волк я и не человек, так? Но это раньше. А теперь я с одним телом и, если уж честно, с ополовиненной душою. Так кто я теперь?!

— Сын Божий, как и все мы. Тебе этого мало?

Степан выпростался из-под свитки, так что теперь наружу выглядывали и голова, и задние лапы с хвостом.

— Чешется, — как бы извиняясь, признался он. — Мочи нет, как чешется! И не тело даже, а… такое, что и не пощупаешь.

— Терпи, — понимающе молвил Андрий. — Терпи. Иисус больше терпел.

И вздрогнул, когда сообразил, что именно эти слова произнес когда-то давно Свитайло, вытягивая у него из раны на бедре обломок татарской стрелы. Это был первый Андриев поход и первая серьезная рана. Могло оказаться, что и последняя, но братчики свезли к старому характернику, а тот выходил — да и оставил при себе учеником, все равно Ярчуку до выздоровления было еще далеко.

— …И луны не видно, — вздохнул Степан. — Нет, навряд ли я привыкну здесь жить. Ты не знаешь, есть способ как-нибудь вернуться… туда?