Маята (сборник)

А неуправляемый Гриша взялся баламутить работниц. Незаконно, дескать, неправильно. Несправедливо! А тут еще и отчетно-выборная профсоюзная конференция на носу, подписание коллективного договора. То-се. И не пьет ведь, сукин сын, последнее время. Не зацепить его, подлеца неблагодарного, никак… И спланировала тогда Шахиня гениальную многоходовую комбинацию. Надо выбить горлопана из "седла", пусть он подергается, пусть почувствует, кто в доме хозяин. Глядишь, и "поскользнется", а там уже – дело техники.

Мужу на ушко помурлыкала, пощекотала ресничками, а тот возмущается:

– У меня на его повесть – три положительных отзыва в редакционном портфеле. Что мне прикажешь делать? Это тебе не бабами-ткачихами командовать. Редакторы сделают, как велю, но разговоры пойдут. На каждый роток не накинешь платок. А оно мне надо?

– Ну, папик!.. – Алиса мягко, как кошка, обвила ласковыми руками налитую кровью шею супруга, заглянула в глаза. Умела, когда надо, быть ласковой. – Неужели ты не можешь "зарубить" эти мемуары Дядюхина?

– Какие же это мемуары, Лисонька? – супруг-редактор обнял жену. – В мемуарах автор себя возвеличивает, возносит на пьедестал. А герой-рассказчик Дядюхина наоборот старается быть незаметным.

– Все равно, – надула губки Алиса. – Зачем нужна такая проза, которая не зовет за собой?! Герой не одержал ни одной победы, никого не спас. Обломовщина какая-то, честное слово.

– Ох! Поверь, Алисонька, бывшему партноменклатурщику, как сейчас нас называют, о Штольцах интересно читать дома, в тепле, лежа на своем диване, а когда они подписывают тебе приговор, глубокомысленно заявляя: "Лес рубят – щепки летят!", интерес как-то сразу к ним пропадает. По мне, так лучше Илья Ильич Обломов. Тот хотя бы, переустраивать общество не начнет, шагая по трупам… Ладно, будь по-твоему, – редактор заглянул в глаза жене и ободряюще улыбнулся металлокерамикой. – Вот что, Алиса, пусть твой Аристарх напишет мне отрицательный отзыв на повесть. А я еще организую парочку. Три – за, три – против, нормально. Выступлю на редакционном совете, предложу отложить публикацию на год. А уже там видно будет.

Супруг "клюнул" в тугую все еще Алисину щечку слюнявыми губами, обдав ее кислым старческим дыханием. Алиса, борясь с отвращением, захлопала в ладоши.

– Папик, милый!

– Разве я могу в чем-нибудь отказать своей Лисоньке.

– Чмок, чмок, чмок, – повисла у него на шее жена, подогнув ноги.

– Тише ты, стрекоза, уронишь!

Довольный супруг посмотрел на часы.

– Я побежал.

* * *

По окончании утренней планерки Алиса Сатратовна попросила Снегирева задержаться. Ему отчего-то вспомнилось пресловутое:

"А вас, Штирлиц, я попрошу… остаться".

Директриса открыла форточку – шторы всколыхнулись – и долго ходила по кабинету: шесть шагов – туда, шесть – обратно, приглушенно постукивая каблучками по расстеленной вдоль всего кабинета ковровой дорожке. Статная, в строгом черном платье, тяжелая прическа оттягивала высоко поднятую голову назад, на щеках директрисы от волнения проступил румянец, глаза блестели. Аристарх не без удовольствия смотрел на женщину.

" А она еще хоть куда!"

– Арист, ты понимаешь, что происходит? – Алиса остановилась. – Мне твой протеже, Гриша, как вы его все называете, оставил у секретаря для ознакомления протокол заседания, так называемого стачечного комитета. – Она раздраженно пихнула по полированной столешнице лист бумаги. Длинный, ухоженный ноготь скользнул, и женщина недовольно прикусила карминовую губу. – Он предупреждает о предзабастовочной ситуации на фабрике. Скоро нас с тобой, Арист, вывезут на тачке с мусором за ворота, как в 1905 году. Тебе есть что сказать?

– Неужели все так серьезно, Лисонька?

– Это ты меня спрашиваешь? Ты, кадровик, спрашиваешь директора о кадровой ситуации на фабрике? Ты, мои глаза и уши? Ты, который был обязан заранее сделать все, чтобы подобное положение вещей не смогло бы возникнуть даже в принципе?

Директриса взволновано заходила по кабинету: шесть шагов – туда, шесть – обратно…

– Почему я, слабая женщина, должна тянуть этот проклятый воз одна? – голос Алисы, обычно грудной, утратил свою мелодичность, в нем стали проступать истеричные визгливые нотки. – Кто уговаривал меня год тому назад в этом самом кабинете взять на работу твоего опустившегося протеже? – директриса умело акцентировала "твоего" и "протеже". – Кто умолял меня похлопотать за его вонючую рукопись перед мужем, святым человеком? – платочек, выпорхнув из рукава, аккуратно промокнул накрашенные глаза женщины.