Маятник

Еще не было девяти часов утра, когда Шумилов заехал на квартиру Верещагина, где все эти дни под охраной старого полицейского жила Екатерина Семёнова. Алексею пришлось некоторое время ждать, пока женщина напьется чаю с пирогом и облачится в верхнее платье, потом она долго прицепляла к голове черную шляпку с вуалью. Эта обезьянья возня перед зеркалом продолжалась, наверное, с четверть часа. В течение всего этого времени Семёнова оставалась совершенно невозмутима, болтала о какой-то чепухе. А Шумилов чувствовал, что наливается гневом и, не желая признавался в этом самому себе, раздражался лишь еще больше. В конце концов, они покинули квартиру, и Шумилов испытал немалое облегчение.

День был под стать настроению сыщика: дождь хлестал тугими наклонными струями, ветер пробирался за воротник, кругом было все серо и уныло. Мокрая, глянцево блестевшая мостовая, мокнущие в лужах пожухлые листья под почти оголившимися деревьями, редкие прохожие, пытавшиеся укрыться от дождя под зонтами.

Владимир Иванович Боневич оказался пожилым, спокойным, даже флегматичным мужчиной, с седыми усами, такой же седой пышной шевелюрой, с округлым животиком, проступавшим под туго натянутым мундиром синего сукна. Шумилов с Семеновой под ручкой не успел даже одного круга обойти вокруг памятника императрице, как он подошел со стороны Публичной библиотеки и негромко отрекомендовался. Боневич был сдержан, в отношении Семеновой абсолютно нейтрален, можно даже сказать, просто не замечал её. Владимира Ивановича сопровождал нижний полицейский чин — равнодушно-отстраненный, не проронивший за всю поездку ни единого слова.

На извозчиках они доехали до дома № 57 по Невскому проспекту и вошли в подворотню, сопровождаемые внимательным, запоминающим взглядом Анисима. Боневич прямиком прошел в нужный подъезд, поднялся к двери, поперек которой была наклеена длинная белая полоска бумаги с фиолетовым гербом, извлёк из кармана связку ключей. Посмотрев вверх и вниз и убедившись, что в подъезде более никого нет, Боневич скомандовал полицейскому:

— Чеботарев, постой-ка в дверях, пока я дверь открывать буду. Лишние глаза нам ни к чему.

— Слушаюсь! — ответил полицейский и встал в самых дверях, загородив вход в подъезд.

Боневич принялся открывать замки на двери в кассу.

— Там ничего ценного не осталось? — поинтересовался Шумилов.

— Не извольте беспокоиться. Миронович официально объявил о прекращении всех ссудных операций через газету и вернул все вклады. Все, что было ценного, из помещения вынесено. Разумеется, с ведома следователя Сакса, — заверил Боневич.

Вскрыв, наконец, опечатанную дверь, Боневич пригласил всех войти.

Шумилову пахнул в лицо несвежий запашок необитаемого жилья. В прихожей было темно и тоскливо. Дождавшись, когда Владимир Иванович плотно прикрыл входную дверь, Шумилов обошёл прихожую и открыл двери в помещение конторы и в кухню. Стало немного светлее, но общее ощущение тоски не рассеялось. Чтобы как-то взбодриться, он обратился к Семеновой:

— Ну-с, что скажете, Катерина Николаевна? Узнаёте это место? Можете показать, где же вы ударили Сарру?

Она словно и не слышала вопроса, молча озираясь по сторонам. Лишь через полминуты выдавила из себя:

— Как тут все… по-другому при дневном свете. Тогда ведь ночь была. Темно.

— Где началось нападение? — снова спросил Шумилов.

— Да прямо здесь, в прихожей. Подле входной двери. Опустила руку в сумочку, взялась за гирьку, когда Сарра вернулась, я ей шварк! — в висок, она кулём и завалилась.

— Сколько раз вы ударили Сарру? Покажите, как это было.

Но Семенова уже сделала несколько шагов по направлению кухни. Шумилов пошел следом, зорко следя за ее малейшими движениями.

— Так сколько раз вы ударили? — повторил он свой вопрос.

— Ах, да я не помню! Да разве это важно? Один или два раза. Вряд ли больше.

Она была уже на пороге маленькой комнатки, вошла в неё и уставилась на большое кресло, вплотную приставленное к маленькой узкой двери. Кресло, как, впрочем, и остальную мебель в комнате, закрывал большой полотняный мешок. С одной стороны чехол этот был завернут вверх, обнажая большое бурое пятно на обивке кресла. Шумилов удивился тому, что кресло не забрали, как вещдок.

Семенова смотрела с большим любопытством на кресло и на пятно. Она ничуть не заволновалась, не всплеснула руками и не спрятала лицо в ладонях, как того можно было ожидать от экзальтированной барышни. Только любопытство и никаких эмоций.

— Скажите, а как стояла мебель в этой комнате? — спросил Шумилов, помня, что расстановка стульев, кресел и дивана служила одной из улик против Мироновича.

Семенова озадаченно посмотрела на Шумилова. Было видно, что она не понимает вопроса.

— Да какая разница? Вы надо мной смеётесь, что ли? Не помню я! — в её голосе проскользнули нотки раздражения.

— Вы переставляли стулья и кресло? — вмешался Боневич.

— Нет, нет и нет, ничего не двигала. Мне незачем было здесь что-то двигать.

— Итак, вы потащили тело сюда, — продолжал Боневич.

— Да, волоком, за подмышки. Сарра не трепыхалась, в шоке, видать, была.

— Как вы положили тело?