Майя

– Да пойми ты, я теперь богата, прославилась на всю империю! Могу и маршала Кембри о милости просить, и самого Дераккона.

– Ага, слыхал я, – закивал он. – Как стали говорить, что Майя реку переплыла, я так и подумал, что ты это, больше некому. А хлеб весь заплесневел, – добавил он тем же тоном.

Жестокое обращение лишило Таррина способности связно мыслить; бодрствуя, он тщетно пытался забыть о грозящей ему участи. Майя содрогнулась, представив себе, какие кошмары ему чудятся, и едва не расплакалась, но сейчас нельзя было давать волю слезам.

– Ты мятежным хельдрилам в Тонильде помогал? – спросила она.

Таррин кивнул.

– Так вот откуда у тебя деньги взялись! – Майя ласково коснулась его руки. – И для Морки, и для меня…

– Я просто хотел… – прошептал он.

– Ты посыльным был? Сведения в Теттит и Энка-Мардету передавал?

– Деньги в дом приносил… – забормотал он. – Иначе где ж их заработаешь? Майя, убей меня, а? У тебя нож есть?

– Что ты, не говори так! Я тебя спасу, вот увидишь. – Превозмогая брезгливость, Майя поцеловала его в щеку. – А теперь слушай меня внимательно, это очень важно. Я попрошу помощи у моих знакомых, важных и знатных господ. Может, они захотят с тобой встретиться. Поэтому ты должен взять себя в руки. Сейчас я поговорю с начальником тюрьмы, заплачу ему, будет тебе и где помыться, и еда, и тюфяк удобный – это несложно устроить. Но поверь, Таррин, от тебя самого многое зависит. А я тебя из беды выручу – я, рыбка твоя золотая, помнишь?

– Помню, – вздохнул Таррин. – Но я же… когда тебя работорговцы увели, я даже искать не стал…

– Не время сейчас об этом вспоминать. Держи себя с достоинством, я сейчас начальника тюрьмы позову, скажу ему, что нам нужно. Не волнуйся, я все улажу.

У Майи при себе было триста мельдов – немного, но для начала хватит.

– У-Пакада! – крикнула она и громко постучала в дверь.

60 Метания

В эти дни даже Серрелинде было непросто встретиться с маршалом – Кембри был очень занят. Майя явилась к нему в особняк с утра пораньше, чем немало смутила дворецкого: в приемной было не прибрано, посетителей еще не принимали. Он объяснил, что маршал с сыном ушли во дворец Баронов, а потом собирались в нижний город, осмотреть войска в казармах перед выходом в Теттит. Да, госпожа Мильвасена уже встала. Может быть, сайет желает с ней поговорить?

Майе и в голову не приходило рассказывать Мильвасене о своих бедах. Дворецкий в алой ливрее почтительно замер в ожидании ответа. Майя задумалась – встречаться с Мильвасеной ей совсем не хотелось. Отчего бы это?

Мильвасена вела себя с Майей по-дружески, без стеснения говорила о себе, на равных делилась своими тревогами и ожиданиями. Если бы Майя рассказала ей о Таррине, Мильвасена наверняка бы посочувствовала и, может быть, замолвила бы за него словечко, однако при этом представляла бы себе простушку-крестьянку, соблазненную отчимом. Майю больше беспокоило не то, что скажет Мильвасена, а то, что она подумает, поэтому совета у баронской дочери просить не хотелось. Часто мы в глубине души не стыдимся, а, наоборот, гордимся своими поступками, потому что считаем их добрыми деяниями – и в своих глазах, и в глазах всепрощающих богов, – но все же нас смущает, что подумают о них другие со своей неизменной и неизменяемой точки зрения. «Ах, она не поймет…» – говоришь себе. «Значит, тебе стыдно?» – вопрошает внутренний голос. Нет, внутренний голос, не упрощай – или, по-твоему, солнечный луч нельзя разложить на радужное многоцветье? Или каких-то зверей следует считать нечистыми, потому что так утверждает одна из многочисленных религий? Да, каждый живет своими ценностями, которые не всегда совпадают с нашими.

Повинуясь внезапному порыву, Майя попросила удивленного дворецкого провести ее к маршальской сайет.

Сессендриса, в длинном белом фартуке, ловко месила тесто. Руки у нее были по локоть в муке.

– Ах, как хорошо, что ты зашла! – воскликнула Сессендриса. – А я вот хлеб пеку. Это мое любимое занятие, так что не удивляйся. Только прошу, никому об этом не рассказывай, иначе меня маршал повесит, – пошутила она.

При упоминании виселицы Майя разрыдалась – до сих пор она держала себя в руках лишь потому, что с детства была приучена покорно сносить тяготы нищенского существования, но сейчас не смогла удержать слез. Сессендриса, отослав служанку, усадила Майю за усыпанный мукой стол.

– Да, ужасно все это, – вздохнула она, выслушав сбивчивый Майин рассказ. – Жизнь – страшная штука, Майя Серрелинда. Неужели ты еще не поняла? И в неволе у Сенчо ничему не выучилась?

– Вот, учусь потихоньку, – всхлипнула Майя.

– Думаешь, ты сможешь что-то изменить?

– Но ведь его помилуют, если я попрошу, правда? Я же империю спасла и все такое…

– А почему ты за него просишь? Любишь его? – спросила Сессендриса.

– Нет, – немедленно ответила Майя.

– Понятно… ах, да ты в кого-то влюблена! Ладно, не в этом дело. Вот объясни мне, почему ты хочешь, чтобы его помиловали? Он же сам свою вину признал, а тебе даже и не подумал помочь, когда тебя в неволю угнали, хотя мог бы.

– Как же он мог?