Майор Пронин и тайны чёрной магии

За низкой изгородью, сплетённой из колючего тёрна, тянулись к звёздам высокие мальвы, и, хотя мальвы почти что и не пахнут, пахло от них одуряюще, такие дикие и сладкие ароматы неслись сейчас со всех сторон.

Маруся подошла к палисаднику и вздрогнула, пожалела, что не накинула на себя шаль, ей показалось, что откуда-то из ближней балки подкрадывается ночной холодок, а она была в светлом маркизетовом платье, которое одела ещё с утра.

Она постояла – постояла, но отступать было поздно, и негромко позвала:

– Тихон Петрович, а, Тихон Петрович…

Но, должно быть, он её ждал, потому что в хате, только что глядевшей на Марусю чёрными неприветливыми окнами, вдруг вспыхнул свет, за окнами зажглась тусклая шестнадцатисвечёвая электрическая лампочка, – впрочем, наличие такой паскудной лампочки объяснялось не скромностью Лещенко, а тем, что в станице экономили электроэнергию и разрешали пользоваться только небольшими электролампами.

Она услышала, как стукнула входная дверь, но ничего не рассмотрела.

– Заходи, заходи, – позвал её голос Тихона Петровича. – Не бойся.

– А я не боюсь, – несмело сказала Маруся и вошла в палисадник. – Куда, Тихон Петрович?

– В хату, в хату, – нетерпеливо сказал он. – Куда же ещё?

Маруся вошла в хату и сзади неё, щёлкнув щеколдой, вошёл Лещенко и сел на лавку, не приглашая гостью садиться!

В хате было чисто, прохладно, пол был выметен, на столе ничего не стояло, пахло сеном, сушёным листом, пылью, хата казалась какой-то нежилой, пустой и было в ней почему-то даже немного жутко.

Маруся подумала, что ей немного жутко от того, что она собирается ворожить.

Старик строго посмотрел на девушку.

– Пришла? – спросил он её.

– Пришла, – ответила Маруся.

– Не забоялась? – насмешливо спросил он её.

– Немножко боюсь – призналась Маруся.

– Правильно, – одобрил Тихон Петрович. – Нечистой силы следует бояться, это ты правильно.

Он помолчал.

– Колечко принесла? – вдруг резко спросил он девушку.

Она достала из-за пазухи носовой платочек, развернула и подала старику кольцо.

– Золотое? – спросил он.

– Как сказали, – ответила Маруся. – Сама покупала.

– Ну, ладно, – сказал Тихон Петрович и небрежно сунул кольцо к себе в карман, – Черти – они привередливые, чёрту медное не бросишь, швырнёт обратно, да ещё нос расквасит.

– Садись, – неожиданно приказал он.

Маруся села.

– Значит, будем привораживать Ваську? – небрежно спросил он Марусю, – Не раздумала?

– Нет, нет, – поспешно сказала Маруся. – Как можно!

– Любишь? – спросил Тихон Петрович.

– Люблю, – сказала Маруся.

– Ну, смотри, – сказал Тихон Петрович. – Потом поздно будет.

– Нет, я уже решила, – сказала Маруся.

– Ну, а если ничего не получится? – вдруг спросил Тихон Петрович.

– Тогда мне одно – в воду и всё, – сказала Маруся. – Мне без него не жить.

– И ладно, – сказал Тихон Петрович. – Сейчас пойдём.

Он полез куда-то за печку, достал мешок, протянул Марусе.

– Бери, – приказал он девушке. – Возьми у двери лопату, поди во двор, накопай земли.

– Зачем? – спросила Маруся.

– След за собой будем забрасывать – серьёзно объяснил Тихон Петрович. – Чтоб дьявол по нашему следу не шал.

– Ну и что? – вдруг дерзко спросила Маруся.

– А то! – передразнил её Тихон Петрович. – Ты знаешь, что будет, если дьявол по следу пойдёт?

Но что будет, он так и не объяснил.

– Иди за землей, – приказал он. – Жменей десять наберёшь и хватит.

Маруся взяла мешок, лопату, вышла во двор.

Вокруг девушки плавала беспросветная ночь. Было очень темно, но воздух был такой чистый, такой лёгкий, что все звуки в нём разносились удивительно явственно. Парк находился очень далеко от жилища Лещенко, в самом центре станицы, там ещё пело радио, а казалось будто это на соседней улице какая-то девка старается перекричать собак, так громко и так старательно пела далёкая певица. А собаки расходились всё больше и больше, они брехали на все голоса и на все манеры. Какая-то шавка взвизгнула тоненьким дискантом, охнула, остановилась, взвизгнула опять и залилась тоненьким жалобным воем, не хуже той певицы, что пела в станичном парке. Ей в ответ не то какой-то трезор, не то полкан, не то барбос, гавкнул, прорычал что-то и затем принялся брехать без перерыва, а вслед за ним подняла лай уже целая армия барбосов, трезоров и полканов, сиплый и шумный хор их звучал всё громче и громче, собаки тоже были заняты какими-то своими делами. А над головой Маруси мерцала и теплилась громадная сине-зелёная звезда, мерцала так ярко, светила так тепло, точно Маруся была ей знакома с детских лет, она точно подбадривала девушку в этом тесном и тёмном дворе станичного знахаря…

А Марусю и в самом деле надо было подбодрить. Сердце её сжималось, было ей и жутко, и неприятно, и неуютно, хотелось всё бросить и убежать, зарыться лицом в широкую материнскую юбку, всплакнуть, совсем немного всплакнуть, облегчённо вздохнуть, улыбнуться посмотреть в дорогие и заботливые материнские глаза и рассказать, на что она истратила отложенные на платье деньги.

Но Маруся понимала, что она не может убежать из этого двора.