Майор Пронин и тайны чёрной магии

Она прислушалась к собачьему лаю, посмотрела на звезду, взялась за лопату и у самой завалинки копнула землю.

Земля была рыхлая, мягкая, Маруся копнула раз, ещё раз, положила лопату, присела на карточки, расправила мешок, захватила двумя горстями землю, земля была мягкая и совсем сухая, насыпала в мешок, ещё набрала, насыщала, – ей показалось, что хватит, встала, встряхнула мешок, подняла, захватила лопату и пошла обратно в хату.

Тихон Петрович опять копался в сенях.

– Принесла? – спросил он её в темноте.

– Принесла, – сказала Маруся.

– Ну, давай сюда, – произнёс он. – А сама ступай в хату.

Он в темноте нащупал её руку, взял у неё мешок с землей и легонько подтолкнул к двери.

Маруся вошла в хату и остановилась у стола. Сухой травой пахло ещё сильнее. Вдруг ей почудилось, будто она в хате не одна, точно кто-то находится в хате, точно кто-то вздыхает, покряхтывает и постукивает. Она оглянулась и сообразила: покряхтывали и постукивали ходики на стене у печки, Маруся их сначала не заметила.

Она усмехнулась сама над собой и подумала, что к чертям надо привыкнуть также как к ходикам. Вероятно, они тоже покряхтывают и постукивают, а, по существу, совершенно безвредны. Вошёл Тихон Петрович. Он был в картузе. Через плечо у него был перекинут мешок.

– Сейчас пойдём, – сказал он. – Самое подходящее время. Люди – спать, а нечистая сила гулять.

Старик наклонился к столу, выдвинул немного ящик, достал какую-то косточку и сунул в карман.

– Наговорная косточка, – объяснил он.

– Какая? – удивилась Маруся.

– Наговорная, – объяснил Тихон Петрович. – Надо поймать жабу и сварить её в ночь под Ивана Купалу, а в июне запалить свечкой, принесённой с похорон убийцы. Ну, там, конечно, пошептать, что полагается, а потом выбрать из жабы кость…

– Какую? – перебила дотошная Маруся.

– Какую, какую! – рассердился Тихон Петрович. – Какую надо, тебе этого не понять! С этой косточкой никакая нечистая сила не страшна. С ней можно и нечистого духа вызвать, и клад отыскать…

Он не договорил и заторопился.

– Пойдём, пойдём, а то мы с тобой до утра проговорим.

Они вышли из хаты.

Тихон Петрович прикрыл дверь на щеколду, но замка ми повесил.

– Никто не зайдёт.

Вышли из палисадника и пошли с краю улицы по узкой утоптанной тропке.

Никого и нигде не было видно. Шёл двенадцатый час. Всё спало. Даже собаки переставали лаять. Взметнёт где-то в отдалении какой-нибудь неугомонный пёс свой хриплый голос и смолкнет, даже ему пора спать. Поубавилось и звёзд. Звёзды тоже шли спать.

Тихон Петрович и Маруся деловито шли по тропке из станицы.

Тихон Петрович впереди, Маруся чуть сзади.

– Тихон Петрович! – окликнула его Маруся.

– Ась? – откликнулся он, не сбавляя шага.

– Давайте, я понесу, – предложила Маруся. – Я помоложе.

– Спасибо, доченька, вот, выйдем из станицы, отдам, – согласился Тихон Петрович, – ещё далеко…

Они миновали последние дома.

Шоссе чуть серело во тьме, оно тянулось ровною бесконечною полосою.

Тихон Петрович остановился.

– Ну, бери, – сказал он и отдал Марусе мешок.

Маруся перебросила мешок через плечо и пошла, теперь уже она шла чуть впереди Тихона Петровича, старик шёл сзади покряхтывая и что-то бормоча.

– Эх, ты… – вдруг сказал он погромче. – Дура и есть дура.

– Что такое?

Маруся обернулась к старику.

– Ну, как же не дура? – сказал старик с досадой. – Соображать надо. Нацепила на себя платье… Как факел в ночи! Надо было тёмное надеть, а так нас всякий заметит.

– Да ведь никого нет, – сказала Маруся. – Кому мы нужны?

– Никого, никого, – сердито повторил старик. – всё равно, непорядок…

Он опять забормотал что-то неразборчивое.

Маруся шла и прислушивалась.

– Тоже мне любовь… – доносилось до неё. – Чувства. Приворожи, приворожи… Смешной народ! Влюбятся и тычутся, как слепые котята. А откроются глаза… Да и есть ли она, эта любовь? Так, влечение…

Между собой они не разговаривали, но до Маруси всё время доносились филиппики Тихона Петровича против любви.

Дошли до поворота.

– Тут, – сказал Тихон Петрович.

Свернули на просёлок и опять пошли.

– Скоро? – спросила Маруся.

Старик хмыкнул.

– Скоро только сказки сказываются…

Потом, когда прошли уже с километр старик сказал:

– Ты что ж думаешь, дьявол вроде милиционера, стоит на шоссе и дежурит?

Они шли вдоль посевов кукурузы. Высокие стебли стеной стояли с обеих сторон дороги, они шли точно по коридору, было темно, тихо, только цикады неустанно стрекотали где-то за обочинами дороги.

Прошли ещё с километр. Кукуруза кончилась, начались пшеничные поля. Пшеница была уже убрана, жнивьё тянулось во все стороны, в темноте ему не было ни конца, ни края, оно было громадное и необъятное, точно небо, – Марусе показалось, что это два неба лежат одно против другого, одно вверху, другое внизу, два неба, загадочных, темных и совершенно равнодушных к человеку.

– Вот и перекрёсток, – сказал Тихон Петрович за спиной Маруси.

Она оглянулась.

Старик стоял.

Остановилась и Маруся.

Две просёлочные дороги пересекали друг друга, – одна ил них шла на хутор Вишнёвый, Маруся знала эту дорогу.

– Ну, теперь стой, – оказал Тихон Петрович.

Он точно задумался, – стоял молча, точно что-то припоминал.