Майор Вихрь

— О ваших близких, об их адресах, именах, отчествах и годах рождения мы будем говорить позже. Вот вам бумага и перо. Мой коллега проведет вас в тихую комнату, где вам никто не будет мешать. К сожалению, наши стенографистки не знают русского языка, я лишен возможности облегчить ваш труд. До вечера.

Ночной разговор

Всю ночь Степан Богданов рассказывал Коле свою одиссею. Его взяли в плен ночью двадцать второго июня контуженным. Потом были лагеря, голод, пытки, побег. Сорок дней Степан шел через всю Германию на восток, в Польшу. Попался он случайно: ночью в маленьком селении обворовал магазин — замерзал в своей робе да и от голода шатало. Оделся во все теплое, взял колбасы, забрался в кустарник около реки и не сдержал себя — набросился на еду. Свалила дизентерия. Здесь, в бреду, его и нашли мальчишки из гитлерюгенда.

— Я уж потом узнал, где я был, — говорил Степан. — Помнишь, мы на уроке географии у Андрея Васильевича к Германии зубы пририсовали на карте? Возле Бреслау? Там меня и взяли. А шел я из Баварии, с шахты «Мария».

— Ну? Дальше?.. — спросил Коля. — Что дальше-то?

— Дальше хуже. В гестапо меня держали месяца три. Следователь у меня был Шульц. Мордастый такой, краснорожий... Они на моем ворованном костюме споткнулись. Он был сшит на немецкой фабрике, а материал-то наш — с «Большевички». Ну, они меня и начали мотать — мол, ты чекист, заброшен на связь. Шульц меня все донимал, чтоб я на каком-то процессе выступил как советский офицер, разведчик... Потом в госпитале валялся, а после они меня власовцам перепульнули, в Восточную Пруссию. Никак не верили, что я просто пленный, сбежал из лагеря. А фамилию свою мне говорить тоже нельзя: я на шахте с мишенью на спине ходил, как штрафник... Ну вот... Привезли меня, значит, в контрразведку к Власову...

— А как ты попал сюда? — спросил Коля после долгого молчания.

— Расскажу... Погоди... А ты зачем? У тебя ж документ есть. Ты зачем сюда пришел?..

«Если люди так врут, тогда надо пускать пулю в лоб, — думал Коля. — Не может быть, чтобы так человек исподличался. Но ведь я знаю его по Москве. Он друг мне. Я знал его лет десять».

— Я попал сюда по дурости, — соврал Коля. Он не смог себя заставить сказать Степану правду. Долг жил в нем помимо его самого. «А может, это никакой не долг, — думал Коля, — может быть, просто я сейчас подличаю и продаю самого себя, потому что незачем играть в нашу игру, если никому не веришь, а особенно другу».

— Я боюсь, они меня прижмут, если ты не...

— Это как?

— Ну, если ты скажешь им, что знал Родиона Матвеевича Торопова...

— Ты по документу Торопов?

— Да.

— А если документ — липа?

— Я этого и боюсь — тебя завалю. Я не обижаюсь на тебя, — улыбнулся Степан, — я понимаю, откуда ты. Как только ты не обернулся, я сразу понял.

— Ты верно понял, — сказал Коля и глубоко выдохнул мешавший все время воздух. — Ты все верно понял, дружище Родька... Что у него было еще в документах?

— А ничего. Аусвайс из Киева — и все.

— Слушай... Будешь говорить, что, мол, из Киева ты уехал в Минск... Тебя еще ни разу не допрашивали?

— Нет. Он тебя держал, я был в предбаннике. А потом он ушел спать, тебя в барак, ну и меня тоже.

— Ладно. Попробуем.

Коля понимал, что сейчас он идет на преступление, рассказывая свою легенду. Но он не мог поступить иначе. Он обязан был поступить только так и никак иначе, потому что он не имел права подписать своими руками смертный приговор другу, с которым он рос в одном дворе, жил на одной площадке и учился в одном классе.

— Ты жил в Минске, на Гитлерштрассе, четыре, а потом переехал на Угольную, в дом семь. В этом доме была парикмахерская Ереминского, но ты про это не говори сразу. Они тебя сами начнут спрашивать, потому что у них в деле есть мой адрес, понимаешь? Они тебе наверняка дадут очную ставку со мной. Я тебя не узнаю — мало ли проходило через меня клиентов! Ты скажешь, что это мастер, работавший возле большого окна, под вывеской «Мастерская Ереминского»: мужчина с трубкой в зубах и женщина, завитая, как баран. Я, со своей стороны, подтвержу эти твои показания. Ясно?

— Наверное, я сволочь, — сказал Степан. — Наверное, я не имел права тебя просить.

— Видимо, я не имел права соглашаться тебе помогать, — сказал Коля.

— Погоди, а как тебя зовут?

— Это не суть... Ты же не знаешь, как меня зовут, — для них во всяком случае.

— А если я не сыграю? — спросил Степан. — А вдруг я не сыграю?

Встретились

День был солнечный. Яростную голубизну неба подчеркивали длинные белые облака. В безбрежную высоту уплывал медленный перезвон колокола.

«Совсем другой звук, — думала Аня, прислушиваясь к перезвону, — какой-то игрушечный, не взаправдашний, не как у нас, словно музыкальный ларец. Люди такие же, только в шляпах, а у женщин вязаные чулки. А колокола совсем другие».

Когда большие двери костела, окованные металлическими языками, теперь уже проржавевшими, чуть приоткрывались, пропуская людей, до Ани доносились тугие, величавые звуки органа.