Майор Вихрь

— Лейтенант, меня, право, мало интересует ваша генеалогия. Меня интересуете вы. Меня интересует ваш генезис: один из прославленных воинов СС — сын... того Либо, — улыбнулся Трауб, — скажем так, а? Вы не против?

— Я не против.

«Или это подчеркнутое спокойствие в нем — проявление страшного смятения, — думал Трауб, размешивая сахар в кофе, — или просто он кусок льда, мертвый человек, самое страшное, что может быть».

— Давайте, дружище, давайте, — улыбнувшись, просил Трауб, достав из кармана блокнот и ручку, — признавайтесь во всем. Я восславляю солдата. Единственно честные люди земли — это солдаты.

— Мне приятно слышать это от офицера и журналиста.

— Итак...

— А где моя мать?

— Этого я не знаю.

— Сколько я себя помню, я был сиротой.

— И ничего не знали о ваших родителях?!

— Ничего.

— И вам ничего об этом не говорили?

— Кто?

— Командование.

— Нет.

— Вероятно, вы член партии?

— А вы?

— Я всегда сочувствовал движению.

— Ну, а я всегда сражался за него.

— Браво! Это великолепный ответ.

— Это не ответ, это правда.

— Еще раз браво! Но что-то, я вижу, вы не из разговорчивых. Расскажите же мне историю вашей борьбы: фронт, где и за что получены вами ваши боевые награды, друзья, эпизоды сражений. Солдат обязан быть сдержанным, но он при этом должен уважать прессу.

— Ну что ж... Окончив школу офицеров СС, я был отправлен на Восточный фронт для выполнения специальных заданий командования войск СС. За выполнение этих заданий те солдаты, которые находились в моем подчинении, а также и я были награждены волей родины и фюрера. Еще кофе?

— Нет. Спасибо. Больше не надо.

— Это натуральный кофе.

— Я чувствую.

— Чем я еще могу быть вам полезен?

— Больше ничем. Простите мою назойливость, лейтенант, — сухо ответил Трауб, — я желаю вам счастья. Всего хорошего.

— Господин майор, в силу того, что я нахожусь при выполнении особого задания, положение обязывает меня настоятельно попросить вас зайти к моему начальству.

— Не понял...

— Мне следует сейчас же вместе с вами зайти к моему руководству. Всякий, кто входит со мной в контакт, обязан быть представлен мною руководству. Это указание Полевого штаба рейхсфюрера СС.

— Лейтенант, вы в своем уме? Доложите вашему руководству, что к вам приходил военный писатель Трауб. Если надо будет, меня пригласят для объяснений.

— Я все понимаю, но тем не менее, господин майор, я вынужден подчиняться приказу.

«Неужели это конец? — подумал Трауб. — Какая глупость! Боже, какой страшный этот парень! Это же не человек. В нем вытравлено все человеческое. Это — животное. Нет. Это даже не животное. Это механизм, заведенный однажды. А может быть, даже хорошо, что это настало, — я больше все равно не мог ждать... Сил больше не было ждать».

— Дружище, мне странно все происходящее, — сказал Трауб, поднимаясь, — я ценю шутки, но до тех пор, пока они не переходят границ уважительности друг к другу.

— Господин Трауб, — сказал Либо, тоже поднявшись, — не заставляйте меня применять силу.

— Вы забываетесь.

— Господин Трауб, я больше не стану повторяться.

«Что я сделаю с этим верзилой? — подумал Трауб. — Видимо, надо идти».

— Ну что ж, — заставил он себя улыбнуться, — пожалуйста. Если вы настаиваете — не драться же мне с вами.

— Благодарю вас, господин майор. Я глубоко признателен вам за то, что вы верно поняли мой долг.

Телефона у Либо не было. Была кнопка — зуммер тревоги и сигнал вызова машины из гестапо. Он нажал сигнал вызова машины.

Шеф гестапо разложил перед Траубом несколько фотографий и спросил:

— Это дьявольски интересно, майор. Ну-ка, покажите, какой здесь папа Либо?

Трауб внимательно посмотрел фотографии и сказал:

— Вообще-то в этом их сходстве было что-то неуловимое...

— Это поразительно. Писатели, писатели, я не устаю восхищаться вами. Нам бы, разведчикам, вашу память. Ну, какой из них?.. Мне это интересно с чисто профессиональной точки зрения.

«Нет, здесь его нет, — думал Трауб, — это все фотографии тридцатых годов, судя по костюмам. Что он хочет? Зачем ему эта игра? Здесь нет Либо. Здесь нет никакого сходства с тем парнем. Пожалуй, я бы заметил хоть какое-нибудь сходство, если б оно было».

— Здесь нет Либо.

— Какого Либо?

— Старшего.

— Того, которого вы интервьюировали на баррикадах в Гамбурге?

— Да. Именно того.

— Как его звали, не помните?

— Не помню, право. Просто Либо. Так его звали все.

— Это точно?

— Увы, да. Неужели я подвел этим вашего милого парня?

Шеф гестапо сделал ошибку — он не сумел сдержать себя. Сдержись он — и кто знает, как пошли бы дальнейшие события. Отпусти он с извинениями Трауба, поставь он за ним наблюдение, протяни от него связи к Тромпчинскому, Седому, Вихрю — никто не знает, как сложилась бы дальнейшая судьба Кракова. Но он не сдержался. Он ударил Трауба кулаком в губы и закричал:

— Сволочь продажная! Сволочь! Не было никакого Либо! Был Боль! А Либо есть только один! Ему была дана фамилия в интернате, понял? Встать! Отвечай немедленно, сволочь! Откуда к тебе пришла история этого Либо? Откуда? Ее знаю здесь один я! Ну!

Когда Трауба унесли в камеру, Либо обратился к шефу с вопросом: