Майская ночь, или Утопленницы

— Ну ты даешь!.. — слышится ворчливо-насмешливый голос Лехи Мыльного. — Так я и знал, что Сирия — твоих рук дело…

— Леха… — ошалело бормочу я. — Что это было, Леха?

— Это ты меня спрашиваешь? Это я у тебя спросить должен!

* * *

Еду медленно, на автопилоте, даже не пытаясь прийти в себя. В голову, естественно, лезет всякая дурь.

Самое простое — предположить, что это именно прикол, а никакой не шантаж. Приказ о выводе войск отдан был наверняка не сегодня, следовательно они все знали заранее…

Минутку! А кто они вообще? Знакомые вроде вне подозрений — откуда им знать планы генштаба! А остальным до меня просто нет дела! Совпадение? Тоже как-то, знаете, маловероятно…

Ну не инопланетяне же!

Может, я экстрасенс какой, да не догадываюсь? А они как-то вот разнюхали, взяли на испуг. А от испуга способности прорезаются…

Какие способности? При чем тут вообще способности? Я ведь про Сирию ни разу даже и не вспомнил — не до того было!

Или подсознание сработало?..

Стоп! Не о том я думаю.

Отсутствовал невесть где три с лишним часа: ни в конторе не обозначился, ни дома… А! Наплету что-нибудь…

Бережно располагаю милую мою «маздочку» у подъезда. Уже в лифте спохватываюсь — быстренько уничтожаю компромат. Чтобы нигде ничего… Тут мне опять звонят. Кто? Петя? Нет, не Петя… Звонит Ирка. Тоже одноклассница.

— Тошенька!.. — Голос ее исполнен ужаса и благоговения. — Это правда, что ты бросил свою Анфису и ушел к Томке?

Немею на миг.

— Кто сказал?..

— Да все уже говорят!.. Слушай, я тобой горжусь! Пожертвовать во имя любви…

Двери лифта раздвигаются, и первое, что я вижу, — мои пожитки, выброшенные за порог.

Февраль 2018 Волгоград

Мысли под дождем

Думи мої, думи мої, горе мені з вами…

Тарас Шевченко

Моросило весь день до вечера. Во дворе, обжатом четырьмя ветхими шестиэтажками, шуршало и шелестело. Асфальты лежали влажные, без луж. Под бетонными козырьками подъездов разбухал полумрак. Недовольный погодой сутулый пенсионер остановился перед железной дверью, свернул зонт, полез в карман за ключами, как вдруг насторожился, вскинул глаза. Почудилось, будто мохнатые смутные тени, залегшие на стыке бетонной плиты со стеной, шевелятся и словно бы перешептываются.

Скорее всего, под козырьком колыхалась старая паутина. А почудившийся шепоток, надо полагать, был не чем иным, как отзвуком мóроси. Найдя рациональное объяснение, пенсионер успокоился, отомкнул дверь магнитиком и сгинул в подъезде.

Что делать, с годами зрение слабеет. Хотя это мы с вами так говорим: слабеет, мол… На самом деле не слабеет оно, а просто перерождается, и мы начинаем проникать взглядом в иные миры — можно сказать, присматриваемся к ним заранее, невольно отвлекаясь от привычной действительности, ну и, как результат, прозреваем подчас в клочках старой паутины нечто потустороннее.

— Не принял? — сочувственно шепнули вверху.

— Сам, что ли, не видишь? — еле слышно прозвучало в ответ.

Да и прозвучало ли вообще? Во всяком случае, долговязый студентик, проникший в подъезд вослед за пенсионером, никакого шепота не уловил. Впрочем, понятно: барабанные перепонки юные, тугие, настроенные на содрогания воздуха, а не эфира.

Разговор тем временем продолжался:

— За что выгнали-то?

— Меня?.. — Мохнатый комочек мрака шевельнулся, поежился. — Да так… Говорю ему: жил-жил, а зачем?..

— А-а… — понимающе протянул другой. — Знакомое дело. А зачем он, кстати, жил?

Судя по всему, речь шла о сутулом пенсионере.

— Да бог его знает… — с тоской молвил первый комочек. — Так… Сначала учителем в школе, потом в районо…

— Зря ты его здесь караулишь. Лучше уж дома…

— Дома! Дома он сериалы смотрит…

Вскоре перед металлической дверью подъезда обозначилась домохозяйка в одноразовом полупрозрачном дождевике, надетом, надо полагать, не впервые, поскольку белесый полиэтилен на обоих локтях был слегка надорван. Тоже, видать, что-то почуяла: откинула капюшон, явив испуганное птичье личико, взглянула на шевелящиеся вверху тени — перекрестилась.

Сделала она это зря. Вреда, правда, никому не причинила, однако и пользы тоже. Разумеется, мохнатые комочки не были материальны, но к нечистой силе никакого отношения, поверьте, не имели. Так что крестись, не крестись — толку не будет.

На стыке между стеной и бетонной плитой козырька ютились неприкаянные изгнанные из голов мысли. Некоторые из них, как видим, еще надеялись вернуться в родные извилины, иные норовили тихой сапой пролезть в чужие, и, надо сказать, зачастую им это удавалось.

— А тебя за что?

Тот, к кому обращались, темный неопрятный сгусток, расположившийся в глубокой выбоине, пошевелился, помедлил, а потом нехотя огласил такое, что остальные поджались от неловкости. Услышанное было чудовищно по сути и содержало всего два приличных слова.

Да, подобные мыслишки, пожалуй, следует изгонять незамедлительно, а то пустят корешки — воюй потом с ними.

Под бетонную плиту заглянул еще один изгой.

— Что-то тесновато у вас… — посетовал он.

— Так дождик же… — ответили ему. — Кому охота мокнуть!