Майская ночь, или Утопленницы

Умолк, насупился. Обширный лоб собрался в тяжёлые складки — наверняка припоминал старый греховодник, перед какой же это бабой красуясь, он обездвижил гадов на зиму. А ведь, согласно преданиям, не менее семисот насчитывалось у Стеньки жён и любовниц — как у царя Соломона и князя Владимира. Поди теперь каждую вспомни!

— Ну хорошо… — поспешил я прийти ему на выручку. — А вот когда плотник на церковь лез крест поставить, а верёвка у него в руке змеёй обернулась… Это вы змею в верёвку превратили, или верёвку в змею?

— А! Всё едино… — махнул он ручищей. — В кажной верёвке змея живёть…

Интересная символика: крест и змея. Христианство и язычество. А заменить змею верёвкой — тут и вовсе виселица получается.

— То есть были вы человеком набожным, а как лизнули камушек…

— Энто да… — не дослушав, раздумчиво подтвердил он. — Раньше, ежели резал кого, то благолепно, по-православному: поздороваюсь сперва, шапку сыму, ножик перекрещу… А тут лизнул — страх-то Господень ровно сабелькой отмахнуло. Да и обиделся я на Него… Не тады, понятно, — попозжей…

— На Боженьку?

— А то! Хворь припала, ногами я маялся… Попы молили-молили — так ничаво и не вымолили. Досада взяла… Не хошь, думаю, исцелить — ну и катись ты под гору! «Мом, — говорю, — Серляга Манеж…»

— Это что ж такое? — спросил я, поморгавши.

— А это, брат, «Господи помилуй» по-черемисски. Бог у них такой — Керемети прозывается… А он, слышь, возьми да и отзовись. «Разори, — велит, — Успенский храм, ну и село заодно, колокол в Черемберчихском озере утопи — ноги-то и пойдуть…» Разорил, утопил. Пошли ноги. На радостях от себя ещё три бочки серебра с берега ухнул. До сей поры, говорят, звон из-под воды слышен…

* * *

Речь его была прервана появлением мальчонки лет десяти — надо полагать, того самого, из Красного Стрежня, чья матря коровёнок держит, поскольку в правой руке пришельца, возникшего внезапно в чёрной пасти входа, имелась пластиковая канистра с молоком. Матря-то фермерша, небось. Тайком отлить пять литров с вечерней дойки, да так, чтоб никто не заметил… Там у неё, видать, целое стадо пасётся.

— Здорово, Стенька! — довольно-таки панибратски приветствовал малец хозяина пещерки. После чего повёл себя и вовсе развязно: плюхнул ношу на пропылённый ковёр и дёрнул за хвост одну из змей (пёструю). Та зашипела. Озорник, нимало не пугаясь, прошипел ей что-то в ответ.

— Здравствуй и ты, Ефремка, — степенно отозвался старик. — Плесни-ка им ишшо — там на донушке…

Тот, не переспрашивая, ухватил принесённую ёмкость, отнёс за бочонок, а из старой вылил остаток молока в плошку. Змеи оживились, покинули наконец мои шлёпанцы, сползлись на снедь. Пользуясь такой оказией, я тут же обулся и лишь тогда был замечен бойким Ефремкой.

— А ты кто?

— Дачник… — с запинкой представился я.

— Клад не берёть, — пожаловался на меня Степан Тимофеевич.

— Ну и дурак! — сказал Ефремка.

* * *

Честно говоря, приход его поразил меня едва ли не больше, чем всё со мной приключившееся. Только-только обвыкся я, освоился в уютном своём наваждении — как вдруг оно продырявливается и пропускает внутрь мальчонку из внешнего мира. Ещё и с канистрой…

Вы не поверите, но мысль о собственном безумии внезапно показалась мне куда отраднее свидетельства, что происходящее и впрямь реально.

— Кто он? — спросил я с тоской, когда дерзкий отрок сгинул в ночи, прихватив с собой порожнюю тару и не забыв дёрнуть напоследок за хвост другую (чёрную) змею.

— Ефремушка-то? — Старик усмехнулся. — Нехорошев?.. Смышлёный малец.

— Да вижу… А вот когда он на них шипел… Это он как: дразнился или тоже по-змеиному разумеет?

— Балакаеть вовсю. И по-гадючьи, и по-ужачьи… Я ж говорю: смышлён. Уродился вот только не вовремя.

— А как вы с ним встретились? Клад, небось, искал пацан?

— Искал… И нашёл.

— А-а… — Я покивал. — Поня-атно… Неужто и в икону стрелял?

— Да то! Упёрся вроде тебя: не буду стрелить — и всё…

— И как же вы столковались?

— Как обычно, — нехотя отозвался старик. — Бог, говорю, с тобой, бери сколь унесёшь… Взял. А не уходит. Давай, говорит, так: матря коровёнок купит, я молоко змеюкам носить буду, а ты меня колдовству учи… Вот учу.

Настырный, видать, малец.

А мне, стало быть, податься некуда и с чем-то надо прощаться: либо с верой в себя, либо с неверием в чудеса, коим я так гордился.

— Вам-то попроще было, — сдавленно заметил я. — Лизнул — и готово дело.

— Ну тута ишшо как посмотреть, — нахмурился старик. — Камушек — он ить только способность даёть…

— То есть без учёбы всё равно не обойтись?

— Дык… Умаисси, поколе сладишь…

Глава 4. ДЕВИЧЬИ КОЗНИ

— Голон-голон-голынгач! — старательно выговорил Стенька и с опаской ступил на то ли плавающую, то ли парящую над водой кошму. Будто на лёд ступил. Войлок скользнул по гладкой волне, едва из-под ног не выскочил. Стенька взмахнул руками и пал на четвереньки, а то быть бы ему купаным с маковкой.

И всё на глазах у Насти.

— Колдун… — не преминула уязвить она. — Ох колдун! А ловок-то, ловок… Так и будешь окорачь стоять?