Майская ночь, или Утопленницы

Не решаясь воздвигнуться во весь рост, Стенька подвернул под себя колено и кое-как сел на кошме. Слетевшая с буйной, но незадачливой головы чёрная шапка плавала неподалёку на мелководье.

— Тобе свои ж разбойнички засмеють! Шапку давай лови! А то в Астрахань уплывёть…

Ишь, раскомандовалась!

— Ага, уплывёть… — буркнул он. — Не стрежень, чать!

— Зря шуткуешь, — недобро предостерегла Настя. — Ежели кто шапку твою таперича из воды подымет, под ней и окажешься…

— Под кем?

— Под шапкой!

— Правда, что ль? — всполошился Стенька.

— Ты ж казак, — напомнила она. — Где шапка, там и ты.

— А тот, кто подыметь?

— Со страху помрёть. Лови давай!

Огляделся растерянно.

— А как погонять-то?

— Кого?

— Кошму!

— Скажи: «Ой да…»

— Ой да! — сказал он и поплыл не в ту сторону.

— Ну куды, куды? — заголосила с берега бывшая коркодилова невеста. — Куды смотришь? На шапку смотри!

Вона как… Махинация, однако… Уставился куда велено — и кошма послушно двинулась прямиком к шапке. Выудил, отжал, водрузил набекрень. Довольный собою, возлёг, опёрся на локоть, другою рукой подбоченился — хоть парсуну с него малюй — иначе сказать, портрет. (Потом, кстати, взаправду намалевали, только взамен кошмы струг изобразили с гребцами — решили, видать, что так поважнее будет.)

— Всё! Шабаш! — решил гордый Стенька. — Мне ишшо сёдни на разбой иттить… Голон-голон-голынгач!

Кошма вмиг утратила плавучесть — и оказался он по кадык в студёной волжской воде.

* * *

На разбой в этот раз шли всей шайкой. А ночка выпала тихая, шибко перекликаться опасались — больше пересвистывались. Перелезли тын, подступили к крыльцу, подивились богатым хоромам (огня вздувать не стали — месяца с неба хватало).

Да уж, отгрохал купец зданию: чисто вавилон — верхний двуетаж и подпол внизу.

А дело-то было вот какое: закопал купчина в подполе клад, но клад тот нипочём не возьмёшь, потому как закопан с приговором: «Чьи руки зароют, те руки и отроют». А сноха подслушала. И надо ж такому приключиться: купец-то на третий день возьми да помри! И что удумала баба: стащила тестя в подпол и мёртвыми его руками клад разрыла. Тут же и перепрятала, только вот заговорить, дура, не догадалась. А уж как об этом обо всём проведал атаман Ураков — неведомо.

Ну так чародей — с него станется.

— Кажи, Стенька, смётку свою, — с насмешкой велел Ураков. — Хвастал, что замки собьёшь, — сбивай…

Молодой разбойничек взошёл на крыльцо (а сапожки-то со скрипом, будто не на разбой, а на гулянку собрался), заносчиво оглядел товарищей — и щёлкнул звонким ногтем по железу пробоя. Пождал-пождал, так ничего и не выждал. Растопырил обе пятерни, оглядел недоверчиво.

— Никак не сочтёшь? — ухмыльнулся брязнутый уполовником есаул (сам из татар). — Десять их у тебя, кашевар, десять. Покудова…

Прочие тоже у крыльца столпились, глумятся вполсмеха.

Под который же ноготь он заправил былинку-стебелёк? А! Под правый мизинный. А щёлкал, кажись, безымянным. Стенька воспрял духом, повторил щелчок — и тут же грянули за дубовой дверью об пол распавшиеся железные запоры.

Тут уж стало всем не до надсмешек.

— Милости просим мимо ворот киселя хлебать! — лихо вымолвил юный душегуб.

А в дому, само собой, переполох уже, суматоха — проснулись жильцы от грохота. Кинулись разбойники с ножичками засапожными в отчинённую Стенькой дверь.

— Погодь! — остановил их атаман. — Энто завсегда успеем… — насупился, повернулся к кашевару. — Спрыг-траву добыл? Иде?

— В Ногайской Орде, — охально ответил ему Стенька.

* * *

Ну, жильцов, понятно, зарезали, сноху (выспросив) тоже, клад нашли — веселись, душа! Ан нет, невесел атаман. Кашевар-то, вишь, чары знает — сам, небось, в атаманы метит.

— Ох, Стенька… — говорит ему Ураков. — Чую, надул ты меня и с камушком, и с головой девкиной…

У нас ведь как? Что разбойник — то колдун. А колдовство, известно, даром не даётся. Стенька-то вон еле оживел, камушек лизнувши, а другой и вовсе бы дух испустил. Да и Уракова взять… Незнамо с кем, но тоже за кудесничество своё расплатился — глазика-то нетути.

Ну с Настей дело иное, Настя невестой была Волкодировой, тут уж поневоле колдуньей станешь. Да и ей тоже, видать, несладко приходилось: поживи-ка с чудой речной! Родишь от него гадёныша — все титьки пообкусает. Лучше уж со Стенькой. Малый, конечно, с придурью, но хоть облик у него человечий и всё прочее.

А спрыг-траву он, вестимо, добыл ни в какой не в Ногайской Орде — там её отродясь не водилось, да и сама-то Орда к тому времени долго жить приказала. На кошме своей в Жигули сплавал. Настя ему плант-бумажку дала — по ней он травку и сыскал. А уж Орду — так, для складности приплёл.

Спрыг-трава, чтоб вы знали, на всё сгодится: ею и замки сшибают, и клады берут. Хотя есть такой наговор, что и она вряд ли осилит. Кто-де ни разу по-матерну не заругается, того и клад. До сих пор, говорят, лежит — никто не взял.