Майские ласточки

Остро ощутил свою вину, что позволил трактористу Красной Шапочке здесь проехать на машине, протащить сани с емкостью. А ведь тот проезжал не один раз и сколько же нарезал следов? Работа на буровой еще не началась, значит, тракторист будет ездить каждый день, чтобы обеспечить буровую водой. Потом потянутся тракторы с трубами. А нагрянет парк тяжелых машин, и тундру изрубят на куски стальными гусеницами. Надо немедленно принимать решение.

Скользя по льду, с трудом вскарабкался наверх, повторив путь сорванной земли. Ледяная корка поблескивала, как оголенный череп. Он торопливо шагнул к своему балку, едва сдерживая закипающую злость. В таком состоянии он был во время боя в Берлине, когда брали накал Тельтов. В домах укрылись враги, и он должен был их уничтожить! Но с войной давно покончено. И он не гвардии сержант, а буровой мастер. На его плечи ложится ответственность за эту землю. Главный инженер и Эдигорьян далеко, на «Горке». Сейчас некогда им объяснять создавшуюся обстановку, надо решительно действовать, иначе будет поздно. Щелкнул выключателем радиостанции и рывком пододвинул к себе микрофон. Вспыхнул зеленый настороженный глаз индикатора.

— «Горка», «Горка»! Соедините с Эдигорьяном.

— Сейчас поищем.

— Р-19, вас слушаю.

— Говорит Кожевников. С завтрашнего дня прекращаю работу на буровой, пока не отсыпете дорогу. Трактор изрубил тундру. Земля сползает в море. Я стал свидетелем преступления!

— Какого преступления? — повысил голос Эдигорьян.

— Настоящего преступления перед природой.

— Ваше дело бурить. Не приступите к работе не получите зарплату!

— Пока не будет отсыпана дорога, работы не будет.

— Ой ли?.. Смотрите, чтобы не переиграли…

— Я, буровой мастер, с бригадой в ответе за землю. Завтра пришлю официальное заявление. Без отсыпки дороги забурки не будет!

Эдигорьян раздраженно швырнул микрофон. «Навязал Дед на мою голову сумасшедшего, — подумал он злобно. — С Чеботаревым мы бы сработались без скандалов. А теперь расхлебывай кашу». Мучительно принялся искать предлог, чтобы снять с мастеров Кожевникова.

Глава 9 ДАЛЕКАЯ ОДЕССА

В предвечерний час стеклянное здание Салехардского аэровокзала и посаженный на крыше треугольником фонарь диспетчерской прожигались красными лучами заходящего солнца, напоминая огромный аквариум с золотыми рыбками. В сутолоке вокзальной суеты двигались навстречу друг другу бородатые геологи в застиранных штурмовках, с огромными рюкзаками, зажав крепко молотки, поисковики в телогрейках, брезентовых плащах с капюшонами, таща за собой спальные мешки, теодолиты и треногие штативы; сидели в креслах мужчины и женщины с детьми, загородившись чемоданами и вещами.

Аэродром не затихал ни днем, ни ночью. Работал. Динамики, заглушая на время шум моторов и реактивных двигателей, то и дело объявляли об очередном отлете или прилете самолетов из Москвы, Тюмени, Воркуты и Котласа.

В стороне от главной полосы, где на бетонку садились тяжелые лайнеры, начиналось травянистое поле, по границе опушенное мелким кустарником, как шуба-романовка. С этого места начинались владения эскадрильи. На линейке стояли легкие Ан-2 красного цвета и вертолеты Ми-8.

Диспетчеры аэродрома редко оповещали о вылетах Ан-2 и вертолетов, но летчики напряженно работали, как трудолюбивые пчелы. Летали в самые отдаленные экспедиции, поисковые отряды сейсмографов — на Полярный Урал, Ямал и Крайний Север.

Олег Белов любил здание вокзала. Ходил среди пассажиров, ловя обрывки разговоров и бесконечных рассказов об увлекательных путешествиях, необыкновенных находках геологов. По решетчатым ящикам с фруктами он сразу определял группы отпускников. Вокзал для них являлся местом отдыха, как дневка птичьих стай, перед новым полетом в Надым, Тарко-Сале, Таз и Уренгой. Летчик стремился в массе людей отыскать своих пассажиров, которые, как он верил, были беспредельно влюблены в вертолет. И он безошибочно узнавал их по необыкновенным, фантастическим костюмам: собачьим унтам, энцефалиткам, черным накомарникам, высоким резиновым бродням: буровиков, помбуров, коллекторов, шоферов и дизелистов. Вглядывался в нажженные морозом лица романтиков, в воспаленные от снега глаза и старался представить их на буровых или в просторном фюзеляже своего вертолета вместе с тяжелыми грузами. Заочные знакомства укрепляли веру молодого летчика в необходимость его работы. При нем называли поселки и отдаленные точки, куда стремился попасть этот неспокойный народ (бородатые геологи, буровики, сейсмологи и мерзловики), и границы полуострова Ямал сразу растягивались на сотни и тысячи километров. Пока о них он судил по своей полетной карте, исчерченной линиями маршрутов.