Макамы

— Когда по дороге в Забид[231] пересекал я пустыни едва проходимые, был со мной мой невольник любимый. Этого юношу вырастил я и воспитал, обучал его и на путь прямой наставлял. Вел он себя примерно, служил мне верно, не ошибался, во всем угождал, желанья мои предупреждал. Не мудрено, что был я привязан к нему всей душой и, куда бы ни ехал, всегда его брал с собой. Но в Забиде губительница-судьба унесла моего раба. Проводил я носилки его погребальные дорогой печальной и целый год ничего не ел и невольника нового брать себе не хотел.

В одиночестве было трудно, тяжко и скудно; захотелось мне вновь обрести покой, и решил я утраченную жемчужину жемчужиной заменить другой. Попросил я забидских работорговцев:

— Подыщите такого, что мне по вкусу придется — пусть он будет красивый, расторопный, красноречивый, из тех, кого благородные люди вскормили и обучили и лишь по бедности с ним расстаться решили.

Они обещали дружно добыть невольника, какого мне нужно: взялись за дело, один другого живее, и клялись отыскать его поскорее. Месяцы шли, друг друга опережая, полнолунья ущербами сменяя, но торговцев я понапрасну ждал: гром их обещаний ливня мне не послал.

Когда я увидел, что просьбы мои забылись или торговцы забывшими их притворились, я подумал: «Не всякий, кто отмеряет локтями[232], отрезает тоже локтями, и лучше всего чесаться собственными ногтями».

Решил на других я больше не полагаться и сам на рынок стал собираться: приготовил монеты и того и другого цвета[233], пришел на рынок, попросил невольников мне показать и цены назвать. Тут подошел ко мне человек, закутанный покрывалом, которое рот и нос закрывало, юношу он за собой тащил и такие стихи говорил:

Раба ученого купите у меня,
Он взор ласкает, красотой пьяня,
Приказ он понимает с полуслова,
И льется речь его, ручьем звеня.
Хозяину всегда он верен свято:
Велишь — не побоится и огня!
Он вытерпит и холод и лишенья,
Судьбу свою за это не кляня,
Он служит господину бескорыстно
И не седлает лживости коня,
А если ты ему доверишь тайну —
Он умереть готов, ее храня.
В стихах и в прозе равно он искусен,
А в жаркой битве — тверже он кремня!
Клянусь, что, если бы не бедность злая,
Пришедшая, достаток мой сменя,
Его и за богатства всех Хосроев[234]
Не продал бы до Судного я дня!

Говорит рассказчик:

— Когда я увидел стройность юноши, его красоту и лица чистоту, поразило меня его совершенство, показался он мне обитателем сада блаженства[235]. Я сказал себе: «Если он человечьего рода, то несомненно — самой высокой царской породы!»

И спросил у невольника, как его звать, не для того, чтоб имя его узнать, — мне захотелось испытать, будет ли блеск его речи блеску лица под стать и даст ли его произношение уму усладу и утешение. Но не услышал я от него ни слова — ни горячего, ни холодного, ни благородного, ни простонародного. Я сказал, отвернувшись:

— Что ж в нем хорошего, если он дара речи лишен!

Юноша рассмеялся, гордо тряхнул головой и звонким голосом ответ продекламировал свой:

Хоть я молчал, не разжимая губ,
Ты зря со мной несправедлив и груб!
Ты спрашивал об имена моем?
Изволь: я — Юсуф, Юсуф ибн Якуб[236].
Открыл завесу я перед тобой —
Пойми слова мои, коль ты не глуп.

Говорит рассказчик:

— Стихи его сердце мое растопили и разум пленили. Я заслушался юношу красноречивого и не вспомнил про Юсуфа Правдивого[237], скрытым смыслом стихов не был я озабочен: хотелось мне очень поскорей о цене осведомиться и с хозяином его сговориться. Я думал, что дорого он запросит, потому что юношу так превозносит, и даже был готов заплатить — до того захотелось мне его купить, и я до крайности удивился, что владелец невольника не дорожился. Он сказал:

— Если будет цена невысока и сумма невелика, ты увидишь в этом божье благословение и почувствуешь к юноше расположение. Я хочу, чтоб этот невольник был душе твоей мил, чтоб ты его полюбил. Хочешь двести дирхемов[238] за него отдать — всю жизнь меня будешь добром поминать!

Я деньги с радостью заплатил, считая, что сделку удачную заключил. Но, одетый в легкомыслия платье, я не подумал, что за дешевое всегда мы дорого платим. Время настало расставаться — старику с невольником распрощаться. Ливнем невольник стал слезы лить и хозяина прежнего корить: