«Македонские легенды» Византии

В толковании на 9-е правило Халкидонского Собора канонист Алексей Аристин писал: «Если епископ или клирик имеет какое-либо дело против митрополита, они должны судиться у патриарха своего округа, под властью которого состоят митрополиты сих областей, или у Константинопольского патриарха. Этого преимущества, т.е. чтобы митрополит, состоящий под властью одного патриарха, был судим другим, ни правилами, ни законами не дано ни одному из прочих патриархов, кроме Константинопольского»[300].

В окружном послании 868 г. Константинопольский патриарх св. Фотий не только резко критиковал догматические нововведения Рима, но и осудил попытки папы принять на себя светскую власть государей. По мнению святителя, после перенесения столицы Римской империи из Рима в Константинополь все папские прерогативы автоматически также должны быть делегированы Кафолической Церковью патриарху «нового Рима». И вполне понятно, почему св. Фотий настаивал на апостольском происхождении Константинопольской кафедры[301].

Он был далеко не одинок в своих взглядах, и с его именем связано появление партии константинопольских интеллектуалов, убежденных сторонников «византийского папизма». Эта партия отличалась завидным единодушием, твердостью и совершенством организации. Ее достоинства описываются следующим образом. «Мало-помалу св. Фотий образовал вполне благонадежное войско, состоящее из преданных ему приверженцев; оно было прекрасно организовано. Высшие церковные сановники, в большинстве случаев обязанные ему своим возвышением, были его друзьями, его учениками. Образованных и ученых он привлекал к себе силою своего духа и ослепительным блеском своего образования. Многих из низшего класса он расположил к себе своею благотворительностью. В таком положении он мог начать борьбу даже с более мощным врагом, чем каким был св. Игнатий и его сильно ослабевшая партия»[302].

И на Соборе «В храме Святой Софии» 879—880 гг. восточные епископы дружно восклицали в адрес св. Фотия: «Таков и должен быть тот, кому, по образу Первосвященника Христа, поручено смотрение над всем миром. Это именно предусматривая, св. Павел говорил: “Итак, имеем Первосвященника, прошедшего небеса” (Евр. 4: 14). Осмелюсь даже сказать еще большее: Св. Писание людей, живущих по благодати, называет “богами” (Пс. 81: 6)». Обратим внимание и на другие характерные славословия: «От полноты его (т.е. св. Фотия. – А. В.) мы все восприяли (Ин.1: 16), подобно тому, как славные апостолы от нашего Господа Иисуса Христа»[303].

Теперь о новых законах. В известном правовом сборнике того времени «Эпанагоге», авторство которого обоснованно приписывают все тому же св. Фотию, о епископах нет упоминания, и их роль фактически резко понижается в сравнении с прошлыми веками за счет возвышения личности архипастыря «нового Рима»[304]. Его собратья по другим восточным кафедрам упоминаются вскользь, а о Римском епископе не говорится вообще ни слова (!). Последнее обстоятельство свидетельствует о том, что автор «Эпанагоги» вполне сознательно исключил из привычного и традиционного списка «пентархии» Римского понтифика, ясно давая понять, что политические и религиозные интересы Константинополя ограничиваются лишь землями, находящимися в непосредственном управлении Византийского императора. И правы те, кто полагает, что «Эпанагоге» не достает вселенской перспективы, характерной для более ранних законодательных актов; она предназначалась только для грекоязычной части Римской империи[305].

Но зато внутри этого «греческого мира» «вселенского размаха» было хоть отбавляй. Например, Константинопольский патриарх признавался земным олицетворением Спасителя, «всеми своими поступками и словами, – как гласит текст документа, – выражающий истину»[306]. В силу норм этого сборника исключительно Константинопольскому патриарху принадлежало отныне право толкования церковных постановлений и правил Вселенских Соборов. Разумеется, это правило еще больше подчиняло остальных восточных патриархов Константинополю – отныне главному цензору догматичности и каноничности практик остальных Поместных церквей. При таком развитии отношений любое отклонение от какой-то универсальной практики, навязываемой из «нового Рима», могло считаться церковным преступлением со всеми очевидными последствиями. Вмешательство же в эту деятельность императора резко ограничивалось[307].

Верховенство «Византийского папы» закрепляется и подчеркивается не единожды. «Константинопольский трон, украшенный царским пребыванием в городе, – говорится в “Эпанагоге”, – соборными постановлениями признан первенствующим, вследствие чего имеющие возникать споры между другими патриаршими кафедрами должны восходить на его окончательное решение»[308].