Македонский Лев

Филиппосу не требовалось оборачиваться, чтобы узнать численность Македонского войска. Прямо за ним была Царская Гвардия, шесть тысяч человек, стоявших в боевом построении глубиной в двадцать шеренг и шириной в триста щитов, громадный черный боевой квадрат. Это были Буревестники, прозванные так потому, что когда шли на битву, их клич раскатывался подобно грому, а мечи их были смертоноснее молний самого Зевса. У них на фланге было 10 000 Рядовых, сильных, хорошо подготовленных бойцов, чьи шлемы и нагрудники из отполированного железа сверкали словно серебро. Справа стояли 5 000 наемников из Фессалии, Фракии и Иллирии. Эти воины носили плащи разных расцветок и, хотя их дисциплина оставляла желать лучшего, в бою они были ужасны, они жаждали крови и смерти, что было для Царя Македонов наиболее ценным их качеством. За ними на том же правом фланге стояла кавалерия - по преимуществу коринфская, насчитывавшая 7 000 всадников. Двадцать восемь тысяч испытанных в боях воинов выстроились против пяти тысяч спартанцев, да еще жалкой шайки из как попало вооруженных рабов и стариков.

- Его стратегия смехотворна, - проворчал Филиппос. - Она просматривается насквозь, словно шелковая вуаль. Он заманивает нас атаковать свой центр; именно поэтому спартанцы встали на самом легком пути, в низине.

- Но если мы сломим их, то рабы дрогнут и обратятся в бегство, так что победа будет наша, - вставил офицер. - Мы же очевидно должны атаковать спартанцев?

- Ты видел их при Мантинее. Атаковать их в лоб - все равно что лить воду на камень. Они превосходные солдаты и так просто не сломаются. О нет. Он того и хочет - выдержать массированную атаку пехоты, поколебать дух Македонов. А когда моральный дух окажется сломлен, численное превосходство будет значить не так уж и много.

- А о чем он думает, государь?

- Я не знаю, да и знать не хочу. Прикажи коринфянам скакать мимо неприятеля и ударить на саму Спарту.  Посмотрим, как упадет их моральный дух, когда они поймут, что эта битва ничего не решает. Затем прикажи рядовым и наемникам выдвигаться, якобы для атаки на центр спартанского войска. Когда они будут в пятидесяти шагах, труби атаку. Пусть наемники нападут на левый фланг, а два полка Рядовых - на правый. Штурмуйте холмы и разгоните рабов. Затем Рядовые пусть развернутся и атакуют спартанцев с тыла, а наемники налетят с холма. В этот момент я скомандую выдвигаться Гвардии, и тут мы возьмем их в кольцо. Только помни: Парменион нужен мне живым.

- Да, государь. Живым.

Царь обернулся к верховному жрецу, лысому человеку с крючковатым носом и глубоко посаженными темными глазами. - Что нынче говорят знамения, Фарин?

- Состоится поединок Царей, государь, и Филиппос выйдет из него триумфатором, а мертвый враг будет лежать у его ног.

- Но он нужен мне живым!

- Это будет не совсем так, государь. Ты встретишься с врагом, скрестишь с ним клинки и убьешь его.

Дар Фарина был неоспорим, но, даже не смотря на это, Царь наклонил голову, сверкнув золотым глазом. - Ты ведь не станешь мне лгать?

- Я говорю правду, государь: так всё и будет. Море крови, горы трупов, но Филиппос выйдет победителем.

- Ты никогда не ошибался, Фарин. Ни единого раза.

- Я и сейчас не ошибаюсь, государь.

* * *

Застучали боевые барабаны Македонов, и этот звук разнесся по всему полю битвы, словно сердцебиение какого-то кошмарного мифического чудовища. Парменион почувствовал страх стоящих рядом рабов, увидел, как они переглядываются, подметил, как они вытирают пот с глаз или облизывают пересохшие губы еще более сухими языками.

- Вы храбрые люди, - обратился к ним Парменион, и его голос облетел плотные шеренги, - и я горжусь тем, что стою здесь рядом с вами. - Стоявшие к нему ближе всех рабы нервно заулыбались. - Не позволяйте этим звукам смутить вас. Это всего лишь деревянные палки стучат по натянутым воловьим шкурам. И люди, которые на той стороне готовятся пойти на вас - всего лишь люди, такие же, как и вы. В них нет ничего особенного - они умрут, как умирают все смертные.

Он замолчал; мало что мог он добавить к своим словам. Он - не Филипп, Царь-Воитель, который великолепно владел ораторским искусством. Ксенофонт называл этот дар героическим предводительством, способностью одного человека превратить страх в отвагу, как кузнец превращает металлическую заготовку в прекрасный клинок. "Внутри войска," - как-то раз сказал Афинянин, - "существует некий дух, легко переходящий от трусости к героизму, от дикости - к дисциплине. Правильный военачальник, или Царь, это понимает. Он изучает природу этого духа; он знает, что этот дух подпитывается от каждого человека в войске и одновременно питает их всех. Этот дух - семя паники, и вместе с тем - источник славы. Кто-то берет от него всё самое лучшее, кто-то неистово подкармливает его. Но те, кто вообще пренебрегают им, неминуемо терпят поражение."