Макей и его хлопцы

На сцену вышел Чарли Чаплин. Как он мог попасть сюда? Тот же костюм, тот же котелок на голове и, главное, та же походка: пятки вместе, носки врозь и утиное покачивание. Это Саша Степанов. Вот он элегантно поднимает котелок и церемонно раскланивается с «Рыжим». После ряда уморительных шуток «Рыжий» играет на гитаре, а Чарли поёт на английском языке песенку из кинофильма «Огни большого города». Все слушают непонятные слова чужой песенки, и вдруг конец её зазвучал по–русски:

Шли немцы к Сталинграду
Покушать шоколаду,
Дала «Катюша» наша
Им отбивных котлет.
И вот, подмазав пятки.
Бегут уж без оглядки
С земли советской фрицы
Без шапок, без штиблет.

По требованию публики на сцену бесцеремонно вытащили Свиягина. Он слегка прихрамывал на правую ногу, так как рана, полученная в начале войны, всё ещё давала себя знать.

— Я вам, товарищи, — сказал чуть дрогнувшим голосом Свиягин, — прочитаю свое стихотворение «Письмо матери»:

Эту весть я прошу тебя сам
Разнести по родному селу.
Что живу я в Бобруйских лесах
У фашистов в глубоком тылу.
И сама ты не плачь обо мне.
Лишь соседям скажи на бегу:
— В партизанах наш сын, и нет
От него там пощады врагу.
Партизан я, и так же, как встарь,
Бодр и весел, и песни пою.
Ночь. Луны коптящий фонарь
Тянет тень на землянку мою.
А в землянке поёт патефон,
Молодежь ему вторит во: лед.
И под ропот и шелест сосен
Сном спокойным заснул сивый дед.
Он вчера из-за Друти сюда
К нам пришёл и сказал:
«Где Макей?
Там, ребята, за Друтыо беда:
Немцы жгут стариков и детей».
И Макей — командир боевой —
Сотню в: ял своих лучших ребят,
Что сейчас грозовою волной
На санях бездорожьем летят.
Я ж, признаюсь тебе, нездоров —
Ранен в ногу, но рана легка —
Потому наш Макей на врагов
Не берёт меня ныне пока.
Но я скоро, родная, опять
Ринусь в Сой. Мне удач пожелай.
Пожелай нам врагов покарать
За истерзанный ими наш край.
Если вражеской пули коса
Жизнь мне срежет,
Не плачь по селу:
Есть кому в Белорусских лесах
Бить фашистов в глубоком тылу.

Читал он–плохо, нараспев, как и все, пишущие стихи. Но слушали его с неподдельным восхищением. «Складно пишет, стервец!» Макей сиял, хотя и старался скрыть это за дымовой завесой трубки–носогрейки. Но глаза1 Они блестели, как уголья, довольная улыбка не сходила с лица.

Гости любовались журналом «Чапаевец», который ежемесячно выходил в свет под редакцией Свиягина.

В журнале — политические статьи, рассказы, очерки, частушки. Он богато иллюстрирован. А какие карикатуры! Вот Гитлер, обутый в танки, занёс одну ногу над пропастью, а там, в пропасти, скелеты императоров Фридриха и Наполеона. Оба тянут руки к Гитлеру. А вот яркосинее небо, жёлтое поле, на поле бабки снопов, из каждой бабки торчат штыки. На краю поля шарахающийся в страхе Гитлер. И подпись:

Русский хлеб ощетинился так,
Что нельзя его взять никак.
И откуда ты ни зайдешь, —
На тебя смотрит штык, а не рожь.

На обложке богатые, хорошо исполненные иллюстрации. И, наконец, суперобложка.

— Ну и выдумщики! — сказал, улыбаясь, Павлов, вороша свою пушистую бороду.

Веселым был Первомайский праздник. По окончании его отряды построились в походные колонны щ с песнями направились в свои лагери.

Не успели отзвенеть боевые песни, как в лагерь на всём галопе влетели конники из разведвзвода Макея. Впереди несся командир разведки Василий Коноплич. Несмотря на свою еще больную ногу, Вася Коноплич птицей слетел с коня и направился прямо к Макею, который ещё не ушёл с большой поляны.

— Товарищ комбриг! Усакинские леса окружены со всех сторон немцами. Огромные силы. Бронемашины, танки. Есть и собаки.

Улыбка тихо сползла с лица комбрига. Серые глаза колючками вцепились в разведчика. На побледневшем лице проступили пунцовые пятна, зубы сжались и на щеках под рябой кожей задвигались желваки.

— Ересь несёшь! — вдруг закричал он.