Махабхарата. Рамаяна

Являя души обезьяньей красу и величье,
Сын Ветра отважный сменил произвольно обличье,

И стену твердыни шутя перепрыгнул он вскоре,

Хоть Ланки властитель ворота держал на затворе.

В столицу вступил Хануман, о Сугриве радея,

Своим появленьем приблизил он гибель злодея.

И Царским Путем, пролегавшим по улице главной,

Где пахло цветами, прошел Хануман достославный.

Со смехом из окон и музыкой — запах цветочный

На острове дивном сливался порой полуночной.

На храмах алмазные чудно блистали стрекала.

Как твердь с облаками, прекрасная Ланка сверкала.

Гирляндами каменных лотосов зданья столицы

Украшены были, но пышных цветов плетеницы

Пестрели на белых дворцах, по соседству с резьбою,

И каменный этот узор оживляли собою.

В ушах обезьяны звучали сладчайшие трели,

Как будто в три голоса девы небесные пели.

Певиц голосá источали волну сладострастья.

Звенели бубенчиками пояса и запястья.

Из окон распахнутых плыл аромат благовоний.

На лестницах слышался гул и плесканье ладоней.

И веды читали в домах, и твердили заклятья

Хранители Чар, плотоядного Раваны братья.

На Царском Пути обезьяна узрела ораву,

Ревущую десятиглавому Раване славу.

У царских палат притаилась в кустах обезьяна,

И новое диво явилось очам Ханумана:

Чудовища в шкурах звериных, иные — нагие,

С обритой макушкой, с косой на затылке — другие,

С пучками священной травы^{235}

, с булавами, жезлами,С жаровнями, где возжигается таинства пламя,

С дрекольем, с оружьем теснились нечистые духи.

Там были один — одноглазый, другой — одноухий…

Бродили в отрепьях страшилища разной породы:

Среди великанов толклись коротышки-уроды.

Там лучники и копьеносные ратники были,

С мечами, в доспехах узорчатых латники были.

Ни карликов — ни долговязых, ни слишком чернявых —

Ни белых чрезмерно, ни тучных — ни слишком костлявых,

Красивых — и вовсе безликих, с причудливой статью,

Сын ветра увидел, любуясь диковинной ратью.

Узрел Хануман грозноликих, исполненных силы,

Несущих арканы, пращи и трезубые вилы.

Тела умастив, украшенья надев дорогие,

Венками увешаны, праздно слонялись другие.

Мудрец обезьяний, душистыми кущами скрытый,

Узрел исполинский дворец, облаками повитый,

И лотосы рвов, и порталов златых украшенья,

И ракшасов-львов с булавами — врагам в устрашенье.

С жилищем властителя Ланки, ее градодержца,

Сравнился бы разве что Индры дворец, Громовержца!

С приятностью ржали вблизи жеребцы, кобылицы,

Которых впрягали в летающие колесницы.

Белей облаков, что беременны ливнями были,

Слоны с четырьмя бесподобными бивнями были.

Юркнул Хануман хитроумный в чеканные двери,

Где выбиты были мудреные птицы и звери.

Так полчища духов ночных, стерегущие входы,

Сумел обойти удалец обезьяньей породы.

Проник во дворец Хануман, посмеявшись над стражей —

Над множеством духов, хранителей храмины вражьей.

Очам великосильной обезьяны

Чертог открылся, блеском осиянный,
Где превращались в дым курильниц пряный
Алоэ черное, сандал багряный.