Махатма. Вольные фантазии из жизни самого неизвестного человека

Вальди действительно ещё не знал обстоятельно, что такого можно сделать, но общее представление имел. Первые намётки он получил в Одессе, зачитывая до дыр книги по истории массовых смертоносных эпидемий и медицинские справочники. Он искал хоть намёк, хоть ссылку на глубинную причину мировых пандемий – и не находил ничего: вопрос жизни и смерти оставался без ответа, как скрежет зубовный в пустыне. Светляком на горизонте для него оставалось утверждение Мечникова о том, что микроскопические бактерии вызывают самые чудовищные инфекционные заболевания на свете, такие как холера и чума. Володя Хавкин, студент, слышал это на семинарских занятиях от своего прославленного руководителя, и слова Мечникова, запав ему в душу, определили его путь в микробиологию. В то время, в 80-е годы позапрошлого века, над ней смеялись в открытую, а её адептов называли авантюристами и мошенниками. Само слово «микроб» воспринималось как издевательство над классической наукой, а то и хуже – как брань. Почти двухсотлетней давности изобретение голландца Левенгука – исследовательская увеличительная трубка с линзами, этот ко времени Пастера усовершенствованный предшественник нынешнего микроскопа – никого ни в чём не убеждало: шевеление мельчайших тварей под окуляром прибора, на предметном столике, вызывало недоумение и раздражение учёных мужей. На то, что не вписывалось в их представления о расползании смертельных болезней, большинство из них предпочитали плотно зажмуривать глаза… Но в науке, как и в культуре, именно профессиональные конфликты способствуют поступательному движению, и отважные одиночки-авангардисты выводят общество на новый уровень.

От начала времён неотвратимый мор человечества символизировала «чёрная смерть» – чума. Тому были веские причины: в обозримом прошлом, на закате Средневековья чума, нахлынувшая из Китая, за четыре года убила треть Европы – тридцать четыре миллиона человек. Недаром шекспировская реплика «Чума на оба ваши дома!» осталась зарубкой в памяти человечества.

Одно не исключает другого: помимо чумы, повсеместно злодействовали и другие занесённые в Европу болезни, не менее губительные. Так что Меркуцио, друг влюблённого Ромео, с тем же успехом мог призвать на головы Капулетти и Монтекки проказу, и строптивые аристократы мучительно сгнили бы заживо и развалились на куски… Но он предпочёл чуму – как видно, она была свежей в коллективной памяти европейцев.

Пандемии накатывали на Европу волнообразно. Чума необъяснимым образом отступила, её место к концу девятнадцатого века заняла холера, просочившаяся из Бенгалии. И если на этот раз речь не шла о гибели цивилизации, пустившей уже паровозы по железным путям и приспособившей электричество, бегущее по проводам, для житейских нужд, – но при всём при том жертвы этой азиатской смерти исчислялись в Европе многими сотнями тысяч, а в самой Индии – миллионами душ.

Так что не следует удивляться тому, что Хавкин, в поисках улучшения человеческой породы придерживавшийся масштабов планетарных, а не семейных или же племенных, обратился, едва переступив порог Пастеровского института, к холере. Чума, разумеется, представляла для него не меньший интерес, но чуме уготовано было дожидаться своей очереди. В этом подходе роскошный Шекспир не служил ему указкой: убойная агрессивность холеры делала именно её врагом номер один Европы и мира, а вместе с ними и Вальдемара Хавкина.

Время бежало то рысью, то плелось шажком. Многочасовые, из ночи в ночь, бдения помощника библиотекаря над микроскопом начали приносить свои плоды: увеличенная в сотни раз картина болезнетворных холерных тварей понемногу высвечивалась и освобождалась от тумана. Свои наблюдения и выводы Хавкин обстоятельно, не упуская мельчайших подробностей, записывал в лабораторном журнале. Эти записи, которые он вёл по-французски, легли в основу статьи, подготовленной им «на всякий случай» и нашедшей-таки место в негромком, но вполне серьёзном научном издании. Речь в статье шла о создании холерной сыворотки, ослабленной до необходимого предела, и весьма перспективных лабораторных экспериментах на мышах. Публикация вызвала резонанс: консерваторы, а их было давящее большинство, свысока насмехались над молодым автором, не получившим академического медицинского образования. И вот какой-то библиотекарь, то ли зоолог, место которого, в лучшем случае, в зверинце, берётся судить о методах борьбы с самой разящей эпидемией века!