Махатма. Вольные фантазии из жизни самого неизвестного человека

Реклама и антиреклама растут из одного корня; о Вальдемаре Хавкине заговорили в научном сообществе. И совсем неважно, как заговорили – хорошо или плохо; главное, что не молчали, набравши в рот воды. И Хавкин в одночасье занял своё место в хвосте негустого пока что ряда микробиологов, в голове которого помещались Пастер и Мечников. Естественно, поднятый статьёй шум был услышан и в Институте – всякая публикация, связанная с микробиологией, добавляла устойчивости особняку в Пятнадцатом округе. На ученика библиотекаря сослуживцы стали поглядывать с интересом, а Вальди, отсидев положенные часы за библиотечной стойкой, отправлялся с наступлением вечера в опустевший после рабочего дня лабораторный зал – к микроскопу, плоским чашкам Петри, ретортам и смертоносным штаммам. Работа продолжалась как ни в чём не бывало, и конец её был не виден.

И всё же дерзкая публикация, замеченная строгими глазами критиков и вызвавшая волну, не прошла даром: Хавкин, неожиданно для себя, был повышен в должности и назначен ассистентом при экспериментальной лаборатории института Пастера. Это назначение открывало перед ним новые профессиональные возможности, но он не изменил своей привычке и над противохолерным препаратом, который в скором будущем назовут «лимфа Хавкина», продолжал работать с наступлением темноты, в пустом лабораторном зале, в почти пустом Институте.

В один такой прекрасный вечер к нему в зал спустились с третьего этажа двое: Пастер и Мечников. Третий этаж Института был жилым – там располагалась квартира Луи Пастера, туда допускались лишь самые приближённые люди великого учёного. Мечников входил в этот круг.

Появление поздних гостей на пороге лаборатории, а такое случилось впервые, застало Хавкина врасплох и лишило его дара речи. Они пришли к нему – больше здесь никого не было! Но зачем?

– Сиди, Володя, сиди! – подойдя, сказал Мечников по-русски, а потом перешёл на французский. – Господин Пастер прочитал твою статью и захотел на тебя поглядеть. Знакомься!

– Ваш учитель, – Пастер взглянул на Мечникова, – говорил мне о вас. Вы хотите расправиться с холерой? Решить «холерный вопрос» раз и навсегда? Рассказывайте поподробней! На чём вы тут остановились? – Он указал на микроскоп, а потом, чуть оттеснив Хавкина плечом, приблизил глаз к окуляру, всмотрелся и сказал почти шёпотом, для самого себя: – Изумительный пейзаж!

Вплотную к Пастеру, Хавкин испытывал к нему восторженное доверие, почти родственное. Да, пейзаж! Изумительный! Как в швейцарских Альпах или, может, на тропических островах с кокосовыми пальмами! Какая разница! Сам великий Пастер проявляет интерес к работе Хавкина… И Володя принялся рассказывать о погоне за вибрионом, о своих сомнениях и надеждах, а Пастер расспрашивал, вглядываясь вглубь темы, и разговор казался бы для непосвящённого совершенной абракадаброй.

– Конец, пожалуй, виден, – отстранившись от микроскопа, сказал Пастер. – Вас ждёт испытание: доказательство правоты нужно будет предъявить и нашим коллегам, и публике. И тут мышей, вы понимаете, недостаточно.

– Я понимаю… – кивнул Хавкин.

– Понадобятся испытания на людях, – сказал Мечников.

– Вы думали над этим? – с интересом спросил Пастер.

– Немного… – сказал Хавкин. – Эту проблему я смогу решить.

Пастер и Мечников провели в лаборатории с четверть часа; Вальди минут не считал. После ухода гостей он просидел над микроскопом ещё часа полтора. Негаданный визит выбил его из колеи, он не мог сосредоточиться на работе. Испытание на людях? Да, конечно, он думал об этом. Он понимал, что это смертельно опасный эксперимент, но совершенно необходимый. Решение должно быть осознанное и добровольное – силком тут никого не притащишь, за деньги не купишь. Обещать приговорённым к казни преступникам свободу, если они выживут после вакцинации и последующей инъекции холерного яда? Может, и нашёлся бы какой-нибудь отчаянный игрок, но власти на это не пойдут: микробиология не в чести, и громкий общественный скандал вполне вероятен.

Осознанное и добровольное решение – рискнуть собственной жизнью ради миллионов жизней чужих незнакомых людей. Боевики-народовольцы рисковали жизнью на Приморском бульваре в Одессе – и, выиграв, проиграли: публичная казнь генерала Стрельникова поволокла за собой висельную верёвку для других казней, а ход истории не поменяла ничуть. Испытание противохолерной вакцины может, должно поменять ход истории – если только эксперимент окажется удачным. Но гарантировать благоприятный исход нельзя. Надеяться – можно, а гарантировать нельзя.

Холерный вибрион, лабораторные исследования и вакцина – в этом строгом наборе смерть волонтёра представлялась Хавкину досадным компонентом на заднем плане, составленном из миллионов обезображенных болезнью трупов, разбросанных от Индии до Парижа.