Махмуд Эсамбаев

Этому человеческому наполнению каждого танца и следует учиться у народа. Танец любого народа выражает его самые характерные, самые высокие и прекрасные черты. Поэтому мне дороги танцы моей родины и танцы, созданные в других странах. Поэтому я знаю, что профессиональной школы танцовщику мало. Его школой должна быть жизнь».

Итак, что же было в эстрадном репертуаре Махмуда Эсамбаева на данный момент? Два кавказских танца — «Лезгинка» и «Легенда», испанская «Ла коррида»… Очень хорошо в этом ряду будет смотреться еврейский танец «Портняжка», который Махмуд уже практически завершил.

Недавно старый друг Лев Михайлович Крамаревский поставил ему еще один испанский танец, с кастаньетами. Разучивать его пришлось прямо в квартире. Статичные элементы отрабатывали в комнате, а требующие движения — в коридоре, куда в этот момент соседи входить не решались и только подглядывали, как двое красивых мужчин под четкий стук кастаньет, хлопки и припевки выделывали стремительные па испанского танца.

Хороший получился номер. Для выступлений в бригадах Мосэстрады этого было достаточно, но для настоящей сольной программы народного танца — явно маловато.

Со Львом Михайловичем они смогут довести до ума «Портняжку», по-настоящему сделать лихой украинский «Гопак». Нужен, конечно, какой-нибудь русский танец, к примеру, та же «Полянка»…

Такой набор очень даже неплох. И всё же это далеко от того, что он уже в основных чертах представлял себе. Не хватало чего-то очень важного, единственного, что могло бы преобразить и сделать неповторимой всю программу…

Вот этого, основного по сути, номера не было, и Махмуд пока даже представить себе не мог, как это должно выглядеть.

Вспоминает народный артист СССР Вячеслав Гордеев:

«Если ты не заплачешь слезами народа, создавшего этот танец, у тебя ничего не получится». Так всегда говорил Махмуд. Конечно же не с целью лишний раз воздать хвалу его искусству вывожу я имя Махмуда Эсамбаева.

Слава артиста, насыщенного энергетикой огромной созидательной силы, взбудоражила наше время и широко прогремела в потоке времени. Вот уж действительно о ком не скажешь: его время пришло или прошло. И чем глубже врастает «Эсамбаевиана» в ландшафт эпохи, тем более кажется частью природы, устремившейся к вечным вершинам духа от преходящей земли. Эсамбаев оказался художником такого масштаба, что не может уместиться в рамки определений и сердце одного народа. Рушатся социальные устои, перекраиваются границы, мир и война сменяют друг друга, а он — сын горной страны, — подобно утесу, неподвижно стоит, устремив взгляд в бесконечность.

Тщетны попытки разгадать тайну его творчества, приоткрывшего людям сущность искусства и ставшего «священным творением, к которому приложили руку земля и небеса».

Личность, вот что представляется важным, поскольку творчество выдающегося художника всегда симптом изменений, совершающихся в людских душах.

Он оставался самим собой. Мог неожиданно смутить собеседника откровенностью интимных признаний, а какого-нибудь чиновника, зажатого высоким положением, заставить стушеваться не слишком скромным смачным поцелуем в уста.

Нередко озорное детство передавало приветы излюбленным Махмудовским образом эдакой «неотесовщины» с прошлым беспризорника, который он напускал на себя и играл столь же отменно, как и другие роли. Впрочем, всегда оставался в границах меры и вкуса и какой-то особой мудрости.

В моем восприятии Махмуд Алисултанович всегда был недосягаемой вершиной, пиетет к которой заставлял соблюдать почтительную дистанцию. В 1991 году, будучи руководителем балетного конкурса имени Малики Сабировой, я пригласил Эсамбаева в Душанбе в качестве члена жюри. Вот тут-то я убедился, что величие души этого человека не имеет ничего общего с высокомерием иных «звезд». Мы искренне подружились. Махмуд окрестил меня «зятем красивого народа», намекая на узбекско-таджикские корни моей жены. И, честно говоря, просто поразил, когда рассказал, что его эмоциональная память хранит не только впечатления о «заносках и двух турах в арабеск, в обе стороны», но и деталях костюмов, в которых почти пару десятков лет тому назад танцевал на Втором Международном конкурсе артистов эстрады в Москве дуэты из «Дон Кихота» и «Тщетной предосторожности». Такое внимание к танцу мог проявить, безусловно, искушенный профессионал, а к мелочам — лишь утонченный эстет, который даже в преклонные годы оставался неизменно подтянутым и элегантным. С очаровательной наивностью и неудержимой гордостью восхищался Махмуд собственной осиной талией. При этом обязательно делал характерный жест, соединяя в круге указательный и большой пальцы обеих рук, которые как бы охватывали пресловутые 47 сантиметров.

Прорехи в образовании не породили у Махмуда каких-либо комплексов, и, раздавая автографы, академик не упускал случая, чтобы напомнить о своей давней капитуляции с фронтов грамматики.