Махтумкули

Махтумкули обмыл труп, завернул его в саван, прочел молитву — и молодой джигит навеки успокоился не невысоком холме, рядом со своими случайными товарищами.

Старый поэт почувствовал некоторое облегчение от того, что с честью предал земле своих несчастных соотечественников.

— Спасибо, сын мой Нурулла, и вам спасибо, братья, за помощь, — сказал он кизылбашам. — Они ни в чем не виноваты перед вами, эти заблудившиеся в дебрях жизни бедняги.

— Наших тоже четверо погибло, — сказал Фарук-хан, — восемь человек тяжело ранены.

Махтумкули тяжело вздохнул.

— Если не прекратятся междоусобные распри, многих молодых и сильных ждет погибель, сын мой Нурулла…

Он грустным взглядом обвел свежие холмики земли и пошел в крепость. Его одолевали тревожные мысли: "Бог ты мой, хоть бы остальные наши вырвались благополучно", — думал он. "А может, и они полегли где-то бездыханными телами? О бренный и жестокий мир! Даже ползущая в прахе змея не пожирает так жадно своих детей, как пожираешь ты порожденное тобой! Доколе будешь насыщаться?.."

И в голове старого поэта, сами собой, стали складываться строки стихов.

Мир, звенящий железом своих когтей,
Ты жаднее голодного пса, о мир!
Сколько б ты ни стажал, ты не станешь сытей,
Нам для счастья даешь полчаса, о мир!
Мир мне шепчет: "Найдешь ты подругу…" — Ложь!
"День и ночь предавайтесь досугу…" — Ложь!
Ты увертливей спиц колеса, о мир!
Ей цены, будь хоть в золоте плата, нет.
Ткань души отберешь — ей возврата нет.
Прав на то, что захватчиком взято, нет,
И враждебна твоя нам краса, о мир!

9

Около молодого леска, в стороне от тропинки, идущей с гор в сторону Гапланлы, стоял наспех сооруженный шалаш. Сверху он был покрыт конской попоной. Солнечные лучи, пробившись сквозь неплотные ветки, освещали подстилку из травы и мелких ветвей, лежащие на ней саблю и топор, пустой хурджун на стенке шалаша, черный тельпек, уздечку, плеть. В шалаше отдыхал Тархан. Он поглядывал на тропинку. Легкий ветер, несущий с северо-запада ощутимое дыхание зимы, тихо покачивал верхушки деревьев, изредка обрывая пожелтевшие листья и кружа их над землей.

Вот Тархан легко вскочил на ноги, едва не свалив свое шаткое убежище, высунулся из шалаша:

— Лейла-джан, чай еще не закипел?

Неподалеку весело трещал костер, возле которого сидела на корточках Лейла. Она обернулась на голос, ее огромные глаза лучились нежностью.

— Уже закипел!

Тархан присел возле костра, взял в широкие ладони маленькую, нежную руку Лейлы, заглянул в лицо молодой женщины. Лейла стыдливо потупилась.

Тархан улыбнулся.

— Ладно, ты иди вымой пиалы, а чай я сам заварю.

Любуясь ее грациозной походкой, Тархан чувствовал себя счастливейшим из смертных. Поистине аллах проявил щедрость, дав ему возможность встретить Лейлу в этой кутерьме!

Он снял с огня тунчу, в которой бурлила вода, отставил ее в сторонку, чтобы не опрокинулась, ногами затоптал костер — пусть не дымит зря, не выдаст недоброму глазу их убежище.

Уже два дня прошло с тех пор, как Тархан с Лейлой обосновались здесь, благополучно перейдя горы. После того, как джигиты вырвались из крепости, пробившись сквозь заслон сарбазов Селим-хана, им пришлось принять неравный бой с кизылбашами около Куня-Калы. Не выдержав напора численно превосходящего врага, туркменские всадники рассыпались, как стадо овец, на которых напали волки. Бесславному поражению способствовало во многом и то, что храбро сражались только хаджиговшанцы. Джигиты из других аулов, примкнувшие к Адна-сердару в надежде на богатую добычу, поняв, чем может кончиться дело, повернули коней в Туркменсахру.

Тархану приходилось защищать двоих — держась за его пояс, на крупе коня сидела Лейла, сбежавшая в суматохе от Илли-хана. Но Тархан был смел и прекрасно владел саблей. Недаром Адна-сердар, собираясь в поход, каждый раз обязательно брал его с собой как личного телохранителя, частенько в сражениях посылал его вперед, чтобы вдохновить колеблющихся и нагнать страху на противника.

На этот раз Тархан защищал не сердара. Не потому, что не хотел, а просто позабыл о нем в перепалке. Тархан шел в поход по обязанности — не из чувства мести или желания обогатиться. Вероятно, поэтому аллах послал ему такую удачу, о которой он не мечтал и во сне. Еще задолго до похода он вздыхал и томился, посматривая на молоденькую, всегда печальную наложницу сердара. Тархан вздыхал — больше ему ничего не оставалось делать — да мечтал втайне о женской ласке, которой ему еще не довелось испытать.