Маклай-тамо рус. Миклухо-Маклай

Поэтому он предпочитал одиночество. Наедине с собой мог спорить безоглядно, упорно, порой с немалым трудом пробиваясь к истине. Но она, как выясняется, не похожа на потаённый клад. Она более напоминает звезду — недостижимую, но существующую бесспорно, о чём свидетельствует её свет, доходящий к нам из бездонной дали...

Однако красивые рассуждения могут удовлетворить писателя или философа, но не учёного. А Николай Николаевич твёрдо решил по возможности не уклоняться от научного метода — строгого и справедливого, требующего доказательств не только логичных, но и непременно основанных на фактах.

Последовательное торжество этого метода бесспорно свидетельствует о прогрессе европейской цивилизации. Мещёрский прав: о достижениях культуры следует судить по её вершинам. Недаром в памяти человечества навеки остаются имена великих мыслителей, первооткрывателей, выдающихся людей... Но разве только их? А сколько сохраняется имён бездарнейших правителей, злодеев, подлецов и подонков?

История не брезглива. Она, как смерть, вбирает в себя всё отжившее — и хорошее, и дурное. И так же, как смерть, она ничему не может научить людей.

Каждое поколение думает, что оно находится на вершине прогресса. Но может быть, напротив, на него давит прогресс всё более тяжко, не давая мыслить самостоятельно, подавляя накопленными знаниями, приспособлениями, усовершенствованиями. Пресс прошлого давит на современного человека.

Чем больше мудрых мыслей, тем меньше мудрых людей. Запоминание вместо понимания. Надо не заучивать мысли, а учиться мыслить. Кажется, так сказал Кант.

Что дала европейская цивилизация человеку? Возможность жить не размышляя, пользоваться комфортом, продлевать своё существование и умереть, так и не поняв, зачем жил на свете.

Это и есть прогресс?

Но может быть справедливо сказал Шопенгауэр: важно не то, что есть У человека, а то, что есть В человеке.

У цивилизованного человека появилось много всяческих вещей, но в нём от этого прибавилось лишь самодовольства, алчности, тупости, лицемерия. Появилось ли при этом нечто хорошее, достойное? Сразу и не ответишь. Даже знаний у каждого отдельного человека заметно поубавилось, ибо он если и достиг многознания в какой-то узкой области, то в остальном чаще всего полнейший профан, довольствуется шелухой знаний, почерпнутой из справочников и энциклопедий.

Европейская цивилизация собирает массы людей на фабриках и заводах, в аудиториях и конторах, на улицах и площадях, в домах и местах отдыха. Это цивилизация толпы, а не личности. Толпы разобщённых людей, не связанных дружескими узами. Цивилизация приспособленцев, стадной жизни и стадного мышления. Объединяют их лишь низменные позывы и устремления.

Так это и есть прогресс? Возможность стать единицей человеческого стада во имя комфорта, материальных благ и полной бессмысленности существования?

Помнится, Гоббс писал, что общество — это Левиафан, чудовище, составленное из множества людей. Образ живописный, но далёкий от современной цивилизации. Она более похожа на гигантский механизм, в который люди вкраплены, по выражению героя Достоевского, как штифтики.

Но может быть, общество диких людей, не познавших великих достоинств и не менее великих недостатков европейской цивилизации, сохраняет сходство с живым организмом, а не с бездушным механизмом? Как проявляется человеческое в человеке, не придавленном достижениями прогресса и не озабоченным приобретением материальных ценностей? Насколько сильно проявляется в нём звериное начало? Что даёт ему близость к природе и чего лишает? Является ли он зверолюдом, недочеловеком, или, напротив, в нём ещё сохраняются отсветы потерянного рая?

Вопросы множились, ветвились, как стремительно и буйно растущее дерево. Но это было древо не столько познания, сколько незнания. Осознанного незнания — залога грядущих открытий... или разочарований.

Он понимал, что бессмысленно углубляться в дебри проблем без надёжных фактов. Или надо отступить, признать своё бессилие, учитывая безнадёжную ограниченность возможностей, или... Нет, что угодно, только не становиться штифтиком этой цивилизации.

Ну, а что, в сущности, в ней дурного? Для труженика науки, коим он пожелал стать, общество предоставляет определённые удобства, поощрительные премии, почётные звания. Разве этого мало?

Для него, пожалуй, мало. Не потому, что хочется чего-то сверхобычного. Ему нужна свобода. То самое, чего лишает европейская цивилизация, чего лишает прогресс техники и науки, чего лишает общественный механизм.

По этой же причине он любит одиночество. Кто не любит одиночества, тот не знает, что такое свобода. Он запомнил и воспринял как свои собственные эти слова Шопенгауэра.

Только одиночество дарует ощущение свободы.

Несвободен человек среди людей.