Макорин жених

продумать мероприятия по упорядочению эксплуатации тракторного и машинного парка,

ремонтно-механической базы, энергетических точек. Обращаю внимание товарища

технорука на главное: подбор и расстановку механизаторских кадров. А в общем, дядюшка,

приступай и действуй, – сменив официальный тон, заключил Дмитрий Иванович.

– Есть, товарищ главный инженер! – по-военному вытянулся Бережной. – Разрешите

идти?

Тяжелый, угловатый, он удивительно легко повернулся и твердо зашагал к дверям.

Синяков подмигнул Дмитрию Ивановичу.

– Видал, как мы кадры-то куем в Сузёме?

– Не знаю, товарищ Синяков, как ты к этой кадре ещё притрешься, – улыбнулся главный

инженер.

Синяков вздохнул.

– Будем притираться как-нибудь, обкатаемся...

Глава десятая

ПЕНИЕ В ДОМИКЕ НА ОКРАИНЕ

1

Поздно вечером Дмитрий Иванович возвращался из делянки. Кругом было тихо-тихо. В

дремотной оцепенелости стояли сосны, чуть освещенные дальними огнями поселка.

Телеграфные столбы вдоль дороги гудели ровно и умиротворенно. Изредка с заречной

стороны доносилось тявканье собаки, а от проруби слышался девичий смех, звяканье вёдер

да плеск воды. Дмитрию Ивановичу почудилось, что он слышит приглушенный звук песни.

Он остановился, поднял наушник шапки. Да, в крайнем домике улицы пели. И, кажется, пели

молитву. По крайней мере мотив походил на церковный. Дмитрий Иванович сообразил: в

этом доме жил, насколько помнится, Ефим Маркович. Конечно, тот дом, вот и доска у

калитки с грозной надписью голландской сажей: «Цъпная собака». Выходит, жив бывший

кожевник и, видать, блюдет заветы своей преподобной тещи. Интересно, чем же он

занимается?

Пение в домике затихло, и в то время, когда Дмитрий Иванович проходил мимо калитки,

она распахнулась. На дорогу вышел Фишка. Он узнал Бережного, прикоснулся рукой к

шапке, хотел, ускорив шаги, уйти вперёд. Дмитрий Иванович окликнул его:

– Куда заспешил, земляк?

– Да уж поздновато, Дмитрий Иванович...

– А у вас тут что – вечерня была?

– Собирались... Попели, не без этого...

– Значит, жив Ефим Маркович? Здоров ли?

Фиша замедлил шаги, с недоверием вгляделся в лицо главного инженера: что он, шутит?

Ефимовым здоровьем интересуется...

– Ничего, во здравии.

Сзади скрипнула Ефимова калитка, послышались женские голоса, группа женщин вышла

из дома. Они крестились, твердили молитвы.

– Так-так, Платонидина практика продолжается, – усмехнулся Дмитрий Иванович.

– Блюдем Христовы обычаи, – покосился Фиша.

Дмитрий Иванович не заметил, что среди женщин, вышедших из Ефимова домишка,

была молодая девчонка. Все они показались ему старухами.

Сапожной мастерской у Ефима теперь не было, в её помещении устроили молельню. Сам

он, переняв по наследству Платонидино ремесло, превратился в проповедника, но

действительным верховодом в святом деле был не он. Верховодом был Фишка.

Командировки в роли вербовщика рабочей силы по деревням и дальним городам Фишка

успешно совмещал с обязанностями «странника». Это была важная должность. Недаром

слово «странник» вошло и в само название секты. Название длинное и торжественное:

Истинные Православные Христиане (странники). На молитвенниках, которыми секта

снабжала своих единоверцев, это название церковнославянской вязью было начертано

сокращенно: ИПХ(с). Сектанты не признавали попов, к иконам же относились безразлично:

можно молиться иконе, а можно и просто так. Поскольку церкви не имелось в наличии,

приходилось службу вести без неё и обосновать это «теоретически» так: бог вездесущ, где

он, там и божий дом. Вербовали сектанты в свои ряды настойчиво и упорно, но вербовка шла

туго. Хоть и «модернизированная», религия людей не привлекала. Поэтому члены секты

получили твердое задание: каждому привлечь не менее одного человека. Фишка решил

показать пример и завербовать не какую-нибудь старуху, а молодую цветущую девицу. Его

выбор пал на Нину.

Когда Доретта услышала предложение своего возлюбленного, она опешила. Фишенька

до этого и виду не показывал, что он верующий, да еще и сектант. Он не хотел к своим

любовным утехам примешивать святошеский привкус. Но когда потребовалось, он открыл

карты и ловко воспользовался слепой привязанностью Доретты.

– Ой, Фишенька, да что же я ей скажу-то? И сама про бога кои годы не вспоминаю, а тут,

нуте-ка, дочь божьему учить, – говорила она, боязливо поглядывая на Фишку.

– Ничего, мудрость не велика, – утешил он. – Помаленьку-потихоньку внушай,

незаметно, между делом, глядишь – и пойдет на лад. Ты – мать, материнское слово мимо не

пролетит. Раскусила?

– Да уж как-нибудь, Фишенька, сделаю, – покорно согласилась Доретта. – Ради твоей

любови сделаю, сокол мой...

Нина вначале удивлялась странностям, которые стала замечать в поведении матери: то