Макорин жених

кожевник не верит, а ученье его проповедует. Почему? Да потому, что в этом осталась

единственная возможность для него быть сильным, не сдаваться, вести борьбу. Раз находятся

верующие, почему бы не стать апостолом? Нет, Митрий Иванович, не думай, что ты силён, а

мы так тебе и сдались! Мы ещё потягаемся... Он высунул кулак из-под одеяла и погрозил.

В это время стукнула калитка. Ефим, Маркович навострил ухо. Кто бы это в такую

поздень? Задребезжало окно. Фишку леший несёт! Ефим Маркович, недовольный, вылез из-

под одеяла, сунул ноги в валенки, натянул полушубок.

– Ты чего по ночам? – спросил он, выдвигая засовы да открывая крючки.

– А ты уж не спал ли?

– Собрался. Давно пора...

– А я думал, апостолы по ночам молятся, – захохотал Фишка.

Идя за Фишкой в избу, Ефим Маркович шмыгал носом.

– Ты чего принюхиваешься? – обернулся Фишка.

– Да от тебя, как от куста шипицы, цветочным духом разит.

– Зато от тебя святым духом зело припахивает, – сморщил нос Фишка.

Он сел к столу, закурил. Пустил несколько дымных колечек.

– Хреново дело-то, проповедник, – сказал он. – Безбожники хотят нашу отроковицу Нину

отлучить от нас. Брыкнет, кажется, твоя овечка и ускачет. Плохо, брат, ты её просвещал...

– Такую дикую овцу, вовсе сказать, ты в наше христианское стадо загнал, – сверкнул

белым глазом апостол. – Сам и управляйся теперь с ней.

– Да вот как управиться, ума не приложу, – почесал затылок Фишка. – К тебе

посоветоваться пришел. Что будем делать-то?

Ефим Маркович задумался. Он сидел, не снимая полушубка, из-под которого торчали

голые ноги с волосатыми икрами. Вид его был столь живописен, что Фишка не удержался

пошутить:

– Таким тебе на проповедь выходить, ей-богу, бы фасонно было. Всамделишный апостол,

будто с древней иконы, – баранья шкура и голые лытки...

– Не богохульничай, святой странник, – огрызнулся Ефим Маркович. – Дело-то и впрямь

не шутёвое. Ежели её у нас вырвут, большой урон нашей общине будет. И так, вовсе сказать,

вхолостую столько проповедуешь. Нынешний народ не скоро заговоришь. А ежели эта

девчонка выскользнет из наших рук, тогда греха не оберёшься. Так я считаю. И тут уж твоя

забота, странник. Ты её завербовал, ты и крепи.

– А ты, выходит, хочешь руки умыть? Хитрее Понтия Пилата... Нет, Ефим Маркович,

легко так не отделаешься. Вот слушай. Я к тебе её направлю. Ты ей мозги помешай, да покру-

че. Посадим на пост да молитвы. Припугнем всеми чертями и адовыми муками. Надо

сломить её, чтобы она уж не могла поддаваться, ежели они начнут её агитировать. Говорят,

Макорка за неё берется. Эта баба, сам знаешь, опасная для нашего дела. Вот так, Маркович.

Действуй!

Бурча под нос, Ефим Маркович проводил ночного гостя, заложил все засовы и крючки.

Зайдя в избу, потоптался посреди пола. Сверкнул глазом на божницу. Достал оттуда

Евангелие. Стал листать.

– Действуй! Начальник нашелся, командует. . Стал бы я тебе подчиняться, наплевал бы...

Да тут уж не ради твоих душистых кудрей. Тут Ефимовы интересы задеты. А когда Ефим

стоит за интересы, он не привык отступать. Воспитаем отроковицу, не таких уламывали.

Писание не поможет – у самих толк найдется. Так что ты, Фишенька, милый кудрявчик, вовсе

сказать, ещё мелко плаваешь...

Глава одиннадцатая

НИНА ИСЧЕЗЛА

1

Встает над Сузёмом солнце, большое, лучистое, но пока ещё не греющее. Серый,

запорошенный снегами поселок весь оживает, тянется к нему ровными и прямыми

столбиками дыма из труб. Окна рассыпавшихся по крутому берегу домиков загораются

аловатой позолотой. Косые солнечные лучи, пронизав вершины коряжистых сосен, тонут,

растворяются в сизоватой стыни лесных прогалин. С пригорка, что возвышается над речкой,

весь поселок словно на ладони. Егор Бережной из шоферской кабины смотрит на знакомые

места и радуется морозному утру, любуется веселым видом знакомого посёлка, синим

разливом лесов, широкими волнами уходящих вдаль.

– Постоит, надо быть, погода. Ишь, благодать-то какая, – говорит он шоферу. Тот

согласно кивает, не поворачивая головы, легко, будто играючи, крутит баранку руля.

Порожнюю машину подбрасывает на невидимых ухабах дороги.

– Гляди, словно божьи коровки! – кричит Егор.

– Прытки больно для коровок, – улыбаясь, возражает шофер.

По прибрежному склону от поселка на реку высыпали лыжники. Их красные, синие,

коричневые, зеленые спортивные костюмы на блистающей белизне наста выделяются ярко,

горят.

– Соревнованья у них, что ли?

– Молодяжки, что им! Пусть потешатся в выходной.

– А нам вот с тобой и в выходной дело находится...

Шофер на минуту забывает дорогу, смотрит скоса на Егора.

– Не на лыжах ли ты захотел побегать, Егор Павлович?

– А что! И побегал бы. В молодости мы и не слыхали о таком чуде – лыжные

соревнования. Лыжи, правда, у меня были, из осины сам вытесал, широкие, почитай, пол-