Макорин жених

молитву шепчет ни с того ни с сего, чего раньше не бывало, то вдруг перекрестится неумело,

неуклюже, завздыхает, сделает благостное лицо, то начнет разговор с дочерью на

душеспасительную тему. Нине чудно и даже забавно. Она фыркает, изумленно смотрит на

мать, а толком не поймет, как ей ко всему этому относиться.

Однажды Доретта сказала дочери, к слову пришлось:

– Ты бы хоть лоб-то перекрестила.

– А зачем? – наивно спросила Нина.

– Как зачем! Бог-то ведь всё видит, – назидательно сказала мать.

Нина пожала плечами. Не знала она, что вслед за этими первыми попытками склонить её

к божьей вере, пойдут другие, и третьи, и четвертые. Вокруг девушки появились какие-то

говорливые тетушки и бабушки, иные с речами сладкими, как патока, иные с устрашающими

россказнями, а некоторые с простыми житейскими разговорами, направленными к одному:

без бога не до порога. Фишка тоже разъяснял Нине священное писание и иной раз столь

занятно, что девушка слушала с интересом.

И всё же Нина внутренне противилась религиозным наставлениям. И когда ей сказали,

что надо идти на моленье, она, ощетинясь, сказала:

– Не пойду.

Мать притворно заплакала, стала укорять её злым неверием. Бабушки наперебой

заговорили об ужасных бедах и тяжких карах, кои ждут богоотступников.

Фишка строго приказал:

– Не дури. Сходишь раз, сама почувствуешь облегчение. Слушайся матери, она худому

не научит.

Скрепя сердце Нина пошла с ними. Встретил Ефим Маркович. Он маслено улыбался,

мотал головой, колол девушку белым глазом. Вручил' ей молитвенник – толстую книжицу в

засаленном переплете, пахнущую ладаном.

После общего моления, во время которого Нине казалось, что она попала в какой-то

странный потусторонний мир, Ефим Маркович взял её за руку и вывел на середину комнаты.

– Мы наречем тебя, отроковица, сестрой нашей во Христе, и будешь ты среди нас

непорочной голубицей, источающей свет истинный. И да будет житие твое

присноблаженным и всеправедным...

Он помолчал, сделал смиренно-строгое лицо и, уставившись на Нину глазами так, что

она вся затрепетала, изрек:

– Но знай, девица: отныне жизнь твоя в руце божией. И ежели ты пошатнешься в вере

истинной православной, вовсе сказать, не будет тебе спасу ни на земле, ни на небе. Молись,

соблюдай духовные каноны наши, и благо ти будет, и воссияет имя твое во веки веков.

Аминь.

После этого вечера за Ниной неотступно следили, поучали её, заставляли молиться и

молиться. Нина чувствовала себя опускающейся в какую-то мрачную бездну, но сил и путей

удержаться от страшного падения не находила. Порой у нее мелькала робкая мысль

обратиться за помощью к товарищам, рассказать обо всем Юре, но в таких случаях она с

ужасом сжимала голову руками. Нет, нет, пусть лучше никто не знает о её несчастье.

Она смотрела на нежданных своих «сестер» и «братьев» и не могла понять, что это за

люди, к чему они стремятся, куда зовут. У них даже и религии-то не было, все их «учение»

сводилось к воспеванию бога да к проповеди житейских запретов. То нельзя, другое нельзя.

И выходило, что нельзя именно то, что идет на пользу обществу.

Ефим Маркович внушал девушке:

– Пойми умом своим, чадо моё, что все эти светские затеи: собрания, кружки,

увеселения, – вовсе сказать, бесовское утешение. Безбожники выдумали их, чтобы радовать

сатану. Будь в стороне от них, не поддавайся соблазну. Бери пример со старых, верных,

истинных христиан. Вот хотя бы бабушка Курначиха. Стара и немощна, а проявила не так

давно, вовсе сказать, дух твердости и божьей гордыни в схватке с безбожниками.

Новоявленный апостол поведал, как во время выборов в местные Советы Курначиха

отказалась принять избирательный бюллетень. Сколько ни старались агитаторы разъяснить

ей значение выборов, сущность советской демократии, роль Советов в жизни общества,

старуха стояла на своем: участвовать в выборах она не будет и на избирательный пункт не

пойдет.

– Может быть, бабушка больна, идти к урне не в состоянии? Так мы принесем бюллетени

и избирательный ящик сюда,– говорили агитаторы. Она твердила одно: голосовать не будет.

Тогда агитаторы привели ей слова из священного писания: «Несть власти, аще не от бога».

Неужели и после этого бабушка откажется участвовать в выборах? Она слова из священного

писания выслушала и ответила:

– Так ведь это не про советскую власть...

Нина слушала, и у неё сердце сжималось от боли. Куда, в какое болото тащат её? Дома

она с плачем кидалась к матери, просила, умоляла спасти её, не губить, вытащить из ямы.

Мать и сама приходила в смятение, поняв, что происходит. А что она могла сделать?

Обратиться к Фишеньке? Тот слушал, пуская ровные колечки дыма к потолку, и усмехался.

– Чего ты хочешь, Доретта? Дело сделано, и переигрывать нельзя.

– Не боишься ты, Фиша, бога...

Он похохатывает.

– Страсть как боюсь. Боюсь и потому божью дочь Нину возвратить безбожникам не могу.

Поздно, Доретта. Пойми, поздно...

2