Макс Хавелаар

Вдруг вспыхнула синевато-красная полоса, будто уцепившись за облака, и края их засветились, заалели. Как молния, снова понеслись огненные стрелы через пространство; но теперь они уже не падали, они крепко вонзались в темную почву, и их блеск растекался все более широкими кругами; они встречались, скрещивались, качались, соединялись в пучки лучей и сверкали золотыми зарницами на перламутровом фоне, — и было там серебро, и пурпур, и лазурь, и золото.... О боже, это была утренняя заря! Это было свидание с Адиндой!..

Саиджа не умел молиться, да это и не нужно было: святого пламенного восторга, которым была полна его душа, нельзя было выразить словами.

Идти в Бадур он не хотел. Самое свидание с Адиндой казалось ему менее прекрасным, чем уверенность в том, что вот-вот он ее увидит. Он сел у подножия кетапана и посмотрел вокруг. Природа улыбалась ему и, казалось, приветствовала его, как мать возвратившегося сына. И как мать выражает свою радость, вспоминая минувшую скорбь и возвращаясь к тому, что она хранила в своей, памяти во время разлуки, так наслаждался Саиджа, узнавая места, которые были свидетелями его короткой жизни. Но как ни блуждали его мысли, взгляд его все вновь возвращался к той тропинке, что вела от Бадура к кетапановому дереву. Все, что он перед собой видел, напоминало Адинду. С левой стороны, где земля такая желтая, он видел обрыв, с которого однажды свалился молодой буйвол; там собрались все жители деревни, чтобы спасти животное. «Ведь это не мелочь — потерять молодого буйвола!»

Они спустились в ущелье на крепких роттановых[151] веревках. Отец Адинды оказался самым смелым из всех, — о, как она хлопала в ладоши, маленькая Адинда!

А там, с другой стороны, где кокосовая рощица вскинулась вершинами над деревней, мальчик Си-Упа упал с дерева и расшибся насмерть. Как плакала его мать! «Си-Упа еще так мал!» — причитала она... Словно она меньше была бы опечалена, если бы Си-Упа был старше. Но он был мал, это правда, ведь он был меньше и слабее даже Адинды.

Никто не показывался на тропе, что вела от Бадура к дереву. Но Адинда сейчас придет. О, конечно, еще очень рано.

Саиджа увидел баджинга[152], который весело и проворно прыгал по ветвям клаппового дерева. Прелестный зверек—огорчение для владельца дерева, но такой очаровательный с виду и в движениях — неустанно сновал вверх и вниз. Саиджа заставил себя следить за ним глазами, ибо это давало отдых его мыслям от той тяжелой работы, какую им пришлось выполнять, едва взошло солнце: от мучительного ожидания. Вскоре чувства Саиджи облеклись в слова, и он стал петь о том, что происходило в его душе. Конечно, я предпочел бы прочесть вам эту песню на малайском языке, который по благозвучию не уступает итальянскому:

Смотри, в листве на ветках пальмы-клаппы Себе баджинг проворный ищет корм.

То вверх, то вниз, направо и налево,

Мелькает он стремительнее птиц.

Что ищешь ты, баджинг, найдешь, бесспорно.

Тебе желаю счастья от души!

Но тщетно сердца моего усладу

Я жду под сенью дерева джати.

Уже давно баджинг наполнил брюшко

И спит спокойно в гнездышке своем.

А сердцу моему нет утоленья,

И безответным остается зов:

«Адинда!»

И все еще никто не показывался на тропе, что вела от Бадура к кетапановому дереву.

Взгляд Саиджи упал на бабочку, которая, очевидно, радовалась наступающему теплу.

Смотри, похожий на цветок крылатый,

Среди цветов порхает мотылек.

Меж них свою возлюбленную ищет:

Его пленил душистый кенари[153].

Что ищешь, мотылек, найдешь, бесспорно.

Тебе желаю счастья от души!

Но тщетно сердца моего усладу

Я жду под сенью дерева джати.

Уже давно в блаженном поцелуе

К цветку приник влюбленный мотылек.

А сердцу моему нет утоленья,

И безответным остается зов:

«Адинда!»

И все еще никто не показывался на тропе, что вела от Бадура к кетапановому дереву.

Смотри, как ярко светит в небе солнце

Высоко над грядою варинги;

Оно хотело бы в объятьях влажных моря

Желанную прохладу обрести.

Что ищешь, солнце, ты найдешь, бесспорно.

Тебе желаю счастья от души!

Но тщетно сердца моего усладу