Максим Горький. Биография писателя

«Максим Пешков — коммунист. В октябре 1917 два раза белые ставили его к стенке», — так характеризовал Ленин сына писателя. Когда Максим хотел идти на фронт бороться против белых, Ленин решительно возразил: «Твое место около отца, заботиться о нем, беречь его». Преданность сына Советской власти и партии, его уверенность в победе и справедливости нового строя, рассказы о поездках по стране благотворно действовали на писателя: «Максим крепко верит, что жизнь может и должна быть перестроена в том духе, теми приемами, как действует Советская власть», — пишет он Екатерине Павловне в конце 1919 года.

В глазах врагов революции Горький теперь один из ведущих деятелей Советской власти. Недаром почта приносит ему пакеты, в которые старательно вложена намыленная петля — предложение повеситься.

Вот одно из таких писем с сохранением «орфографии и пунктуации» подлинника: «Так как ты максим горький тыже Пешков есть изменник-предатель России, а все изменники родины подлежат виселице то посылаю тебе изменнику петлю которую ты используй если хватит гражданского мужества, знай, что проклят ты, не помогут тебе и немецкие деньги, суд Божий и народа тяготеет над тобой».

Особенно часто получал такие посылки Горький, когда к Красному Питеру подходили войска Юденича. На Пулковских высотах шли бои, и канонада была слышна в центре города. Далеко не всем удавалось сохранить присутствие духа, но Горький оставался в Петрограде, хотя его уговаривали уехать в Москву. Он был спокоен: так же читал рукописи, приходил на различные заседания, хотя знал, что у Юденича в списке тех, кого надлежало повесить, заняв Петроград, первым стояло его имя.

2

Огромный размах приобрела общественная и организаторская деятельность Горького после Октябрьской революции.

Он руководит издательством «Всемирная литература», задачей которого было выпускать лучшие произведения мировой литературы. Вокруг издательства объединяется огромный коллектив видных писателей, переводчиков и ученых.

Нарком просвещения А. В. Луначарский предоставил Горькому «полную свободу в организации издательства, как-то: в выборе подлежащих изданию книг, в установлении их тиража, в определении характера вступительных статей и примечаний, а также в выборе сотрудников, авторов, переводчиков и служащих издательства…»

Предполагалось издавать произведения не только получивших всемирную известность писателей, но и книги ассирийской, вавилонской, сирийской, тибетской, японской, индонезийской и других литератур — всего около двух с половиной тысяч томов. Новые переводы произведений восточной литературы, сделанные (нередко впервые) с оригиналов, имели большое значение потому, что до революции восточная литература переводилась случайно, в основном с переводов на европейские языки. К тому же прежние переводы были во многом неточны, неполны, сделаны на неправильном русском языке, нередко искажены цензурой. Здесь, во «Всемирной литературе», закладывались основы советского художественного перевода.

Планировал Горький и издание сочинений русских классиков в двух или трех томах, задумал издать сто лучших книг русских писателей XIX века — «с биографиями авторов, очерками эпохи и разного рода примечаниями».

Большое значение придает Горький предисловиям к издаваемым книгам (некоторые пишет сам), особенно нужным в ту пору, когда кругозор нового, народного читателя был еще нешироким и чтение произведений прошлых веков и других народов вызывало немало трудностей. «Примечания к книгам народного издания, — указывала редколлегия, — должны быть составлены в расчете на малоинтеллигентного читателя, знания которого минимальны, и потому в книгах этого издания все, вплоть до объяснения того, что значат слова «энтузиазм», «лирика», «Альпы», «Шекспир», «готтенгот» и т. д., все, что выходит из круга обыденных понятий и слов, должно быть объяснено подстрочными примечаниями фактическогохарактера».

Горький поражал сотрудников издательства, признанных знатоков «изящной литературы» Запада, обширностью познаний в литературе всех стран и народов. «О ком бы ни заговорили при нем, — вспоминал К. Чуковский, — о Готорне, Вордсворте, Шамиссо или Людвиге Тике[22], — он говорил об их писаниях так, словно изучал их всю жизнь, хотя часто произносил их имена на нижегородский манер. Назовут, например, при нем какого-нибудь мелкого француза, о котором никто никогда не слышал, мы молчим и конфузимся, а Горький говорит деловито:

«У этого автора есть такие-то и такие-то вещи. Эта слабовата, а вот эта (тут он расцветает улыбкой) отличная, очень сильная вещь».

Во «Всемирной литературе» наряду с действительно ценными и нужными новому читателю книгами выходили произведения второстепенных авторов — и это в условиях жестокого бумажного голода, разрухи в полиграфической промышленности. Горький надеялся сплотить вокруг «Всемирной литературы» значительные силы интеллигенции, но немало работников издательства скептически, а подчас и враждебно относились к Советской власти, тяготились работой в издательстве, были равнодушны к ней, работали небрежно.