Максим Горький. Биография писателя

Странный парень забирался и в окрестности города, на дачи, бродил в засамарских пожнях (пожня — поле, на котором сжат хлеб; покос, луг. — И.Н.), по реке Татьянке; или среди мужиков и лошадей, телег с поднятыми оглоблями и желто-красных, грызущих семечки, баб переправлялся на «тот бок» Волги, в Рождествено, всюду суя свой острый, с четко вырезанными ноздрями нос… Высоко поднятые брови морщили лоб и придавали широкоскулому, серому, без кровинки, лицу слегка удивленное выражение. Взгляд казался блуждающим, однако наблюдательный человек мог бы подметить, что этот взгляд порою остро впивается в предмет, как бы хватая его цепко, осваивая, беря себе…»

Систематическая газетная работа заставляла молодого писателя зорко вглядываться в жизнь, отделять в ней главное от второстепенного, видеть в «мелочах» их сущность, задумываться над фактами самарских будней. В обзорах периодической печати Горький осуждал объективизм выступлений журналистов, нежелание думать о страшных трагедиях, происходящих в стране, неумение найти их причины.

Осуждение, на первый взгляд, отдельных частных фактов: тяжелого положения мальчиков-учеников на заводе, ограбления крестьян купцами, злоупотреблений городской думы, неурядиц в школе и суде — Горький поднимал до больших, принципиальных обобщений (хищническая капиталистическая эксплуатация, бездарность администрации, засилье мещанства и т. д.).

Задачу печати — и свою как журналиста — Горький видел в том, чтобы беспощадно осудить все отрицательное в общественной жизни и быту, будить общественную инициативу, поднимать человека на борьбу с пороками, привить ему чувство внутреннего достоинства, вызвать в людях желание переделать жизнь.

Уже в Самаре случилось, что фельетон Горького «был вытоптан цензором, как овсяное поле лошадью».

Начальник Главного управления по делам печати обращал внимание самарского губернатора на горьковский фельетон «Между прочим»: «Автор фельетона негодует, что рабочий должен работать на купца, который остается хозяином всего современного экономического положения, и при этом высказывает, что представляется отрадным только то обстоятельство, что самые успехи капиталиста, на которого даром трудится рабочий, подготовляют ему гибель». Он просил губернатора «сделать распоряжение, чтобы на будущее время не были разрешены… статьи, могущие посеять вражду рабочих к хозяевам».

О чем писал Иегудиил Хламида? О процветающем в Самаре воровстве, раболепии перед богачами, купеческом самодурстве и бескультурье, о девушках, насильно выдаваемых замуж, об обывательских нравах, диких развлечениях мещан, убогой, бессодержательной жизни самарцев.

Вот одна из горьковских картинок «суровой самарской действительности».

Муж на улице бьет жену. Прохожий вмешивается.

«— Настасья, ступай домой, — скомандовал ей супруг. — И вы, обратился он ко мне, — проходите. Чего тут глаза-то пялить?

И снова обращаясь к жене, он внушительно разъяснил ей:

— А завтра вечером я тебе додам, что не додал… Иди!

— Господин! — обратился он ко мне, — дайте двугривенный! Просил у этой ведьмы — не дала чертовка. А голова у меня…

— Извольте, я дам. Но вот что: сколько вы с меня возьмете за то, чтобы не бить жены завтра?

— То есть как — совсем не бить? — спросил он задумчиво.

— Нет, — вот вы обещали ей завтра еще доколотить ее, так не доколачивайте, а возьмите с меня, сколько следует за это…

— Н-да… Вам, значит, жалко ее, бабу-то?

— Жалко, — сказал я.

— Это пожалуй. И мне тоже жалко — хорошая баба. Шестой год живем душа в душу. Сколько с вас за нее взять? — и он задумался. — Полтину дадите?..

— Извольте…

— Покорнейше вас благодарю. Черт те возьми! Везет мне. До приятного свидания!

— Не будете бить жену завтра?

— Ни-ни! Расцелую чертовку. Господи… чай я не зверь какой, стану ни с того ни с сего терзать человека! Чай жена мне она, Настька-то. Живем хорошо… Иду-с я!

И он ушел…

Как вы полагаете — надул он меня?

Бил он вчера жену или нет?

И как вы полагаете, — сколько бы он взял с меня за то, чтобы не бить жену никогда больше?

Это, конечно, невозможно, но для примера, сколько бы это стоило?»

С сердечной теплотой и душевным сочувствием писал Горький о бедном городском люде, о нещадной эксплуатации рабочих. Силой печатного слова он защищал городскую бедноту, которую всячески обижают и угнетают.

«Если вы на улице встретите интенсивно чумазого мальчика с кипой печатной или чистой бумаги в его руках или на его голове, вы можете безошибочно сказать:

— Вот идет мальчик из типографии!

Мальчик из типографии — совсем особенный мальчик.

Во-первых, он желтоватого цвета — потому что отравлен свинцовой пылью.

Во-вторых, он очень сонного вида — потому что много работает и мало спит.

В-третьих, у него непременно где-нибудь на физиономии, на руке, на шее есть болячки, — это его задело машиной и рану растравил свинец…»

Писателя возмущало царившее в городе бескультурье, тяжелое положение, в котором находился учитель.