Максимилиан Волошин и русский литературный кружок. Культура и выживание в эпоху революции

От него исходили спокойствие и мягкость – два качества, весьма прочно утраченные всеми, кто только что прошел через Гражданскую войну. <…> И еще одно: он проявлял к своему собеседнику – кто бы он ни был – глубокое внимание, притом одинаковое ко всем… Как форма вежливости это свойство встречается у людей по-настоящему воспитанных, но у Максимилиана Волошина оно проистекало не от учтивости, а просто было вниманием, как таковым. Каждый человек для него что-то значил [Рыкова 1990: 513].

Во многом подобные рассуждения о вежливом Волошине, который относился ко всем с неким сердечным великодушием, можно рассматривать в контексте традиции «воспоминаний современников» создавать модели соответствующего поведения для интеллигенции, а также формировать ее идентичность. С энтузиазмом восхваляя эти качества Волошина, авторы выдвигали идеалы поведения, альтернативные тому, что многими воспринималось как грубая, примитивная культура поведения советского периода. Подобные фрагменты воспоминаний свидетельствуют чуть ли не об одержимости некоторых мемуаристов тем, что можно было бы назвать «культурностью». Любопытно, что давняя история с Черубиной, направленная против структуры и ставшая насмешкой Волошина над аристократической атмосферой кружка, сложившегося вокруг журнала «Аполлон», была перевернута с ног на голову, когда некоторые мемуаристы (в частности Е. Г. Полонская) стали говорить о нем как о представителе дореволюционной аристократической интеллигенции, а его вежливость воспринимать как культивированную учтивость дореволюционной русской аристократии. Другой мемуарист, описав его «духовный аристократизм», подхватывает: «Если угодно, он был аристократичен даже в самом внешнем, светском смысле слова: его приветливость, его умение вести разговор – умение не только “изрекать”, но и слушать, вся его манера себя держать – обличали в нем прекрасно воспитанного человека». Далее этот автор, явно входя в раж, продолжает: «Особенно характерно было отсутствие тех вульгарных интонационных приемов, той нарочитой аффектации речи, которою малокультурные люди, рядовые обыватели тщетно пытаются искупить бессодержательность своей речи, неумелость и бездарность своего разговора» [Голлербах 1990: 202–503]. Забавная (но не удивляющая) гримаса истории заключается в том, что тот дух вежливого эгалитаризма и, в некотором смысле, сам дух коммунитас, которым так дорожил Волошин, в сознании людей оказался связан с объектами карнавального осмеяния самого Волошина.

Рис. 18. Максимилиан Волошин и его дом в Коктебеле, 1931 год. Архив Вл. Купченко

Таким образом, в кружке Волошина черты коммунитас – театральность, эгалитаризм и отношения «Я-Ты» – были наиболее тесно связаны именно с его личностью. Однако мало признаков указывает на то, чтобы эти качества рассматривались как стимулирующие самопреобразование его гостей. Напротив, учитывая, что мемуары, в которых содержатся упоминания об этих качествах, создавались через много лет после смерти Волошина, можно утверждать, что они в некотором смысле сберегались для нового поколения, поколения «оттепели», которое несколько десятилетий спустя вновь будет переживать новый приступ одержимости духом коммунитас. Все эти качества коммунитас – театральность образа, акцент на внимательность и вежливость как антииерархические проявления, намек на задушевную близость отношений «Я-Ты» – накапливались как составляющие мифов о личности и кружке, для того чтобы возродиться в будущем. Это происходило главным образом благодаря Марии Степановне, которая сделала для описанного в начале этой книги культа личности Волошина больше, чем кто бы то ни было. Однако в то время все это не имело значения. К концу 1920-х годов Волошин столкнулся с совершенно иным: с крушением сети отношений патронажа, которая поддерживала жизнь его кружка.

Глава 9 Распад патронажной сети и смерть Волошина

Один из гостей Волошина, Корней Чуковский, в 1923 году отмечал в своем дневнике, что некоторые жители Коктебеля испытывали к Волошину сильную неприязнь. Этот антагонизм отражал сохранность еще одной дореволюционной культурной модели: иногда у Волошина складывались враждебные отношения с некоторыми соседями. «Интересно, что соседи и дачники остро ненавидят его. Когда он голый проходит по пляжу, ему кричат вдогонку злые слова и долго возмущаются “этим нахалом”. – “Добро бы был хорошо сложен, а то образина!”– кудахтают дамы» [Чуковский К. 1991: 248].