Максимилиан Волошин и русский литературный кружок. Культура и выживание в эпоху революции

За несколько лет до этого Волошин вызвал негодование местных болгар тем, что носил длинные туники, не поддевая под них штаны; позже несоблюдение формальностей на пляже им и его гостями навлекло на него гнев таких благопристойных дачников, как певица М. А. Дейша-Сионицкая. Подобная напряженность сохранялась и после революции, хотя не совсем ясно, кем были эти послереволюционные «соседи и дачники». Как бы то ни было, в Коктебеле Волошин и его многочисленные летние постояльцы продолжали оставаться непопулярными. Его не любили не только оскорбленные дамы, но и, что было намного важнее, те, кого он неоднократно называл «местными властями» или «властями на местах». По-видимому, «местные власти» выражали особое неудовольствие по поводу его летней колонии. Один из ранних признаков усиливающихся трений содержится в письме, написанном Волошиным Каменеву в 1924 году:

Местные власти [поселковые и районные] сами стали эксплуатировать Коктебель как курорт и усмотрели во мне неприятного конкурента. <…> В истекающем году было сделано несколько попыток уничтожить К<октебельскую> Х<удожественную> Колонию путем произвольных обложений и налогов. <…> Мне предлагалось в ультимативной форме немедленно выбрать «промысловый патент на содержание гостиницы и ресторана»… под угрозой выселения всех «жильцов» и запечатания дома [Волошин 2003–2015, 12: 859].

В поисках защиты со стороны государства, продолжает Волошин, он обратился в КрымЦИК (Крымский центральный исполнительный комитет). К сожалению, привлечение более влиятельных сторонних лиц только еще больше разозлило «власть на местах»:

А когда Крым-ЦИК заступился за меня и признал обложение незаконным, это воспринималось [властями на местах] как оскорбление и создавало вокруг ту напряженную атмосферу, в которой ежеминутно ждешь, откуда и в какой плоскости будет сделано новое нападение. <…>

Поэтому я обращаюсь к Вам, Лев Борисович, как к лицу, которому понятны и дороги интересы русской литературы и искусства, с просьбой стать патроном Коктебельской Художественной Колонии и дать мне право обращаться к Вам за защитой в критические моменты ее существования [там же, 12: 859–860].

Если это письмо и было отправлено Каменеву, то нет никаких признаков того, что Каменев на него ответил; Волошину пришлось довольствоваться мандатом от Луначарского и той защитой, которую он мог получить в Крыму. Та же проблема снова возникла в сентябре 1928 года: он написал гневное заявление в Крымское отделение Наркомпроса, жалуясь на слухи, будто 6 октября его выселят из дома как «нетрудовой элемент». Он объяснил такую агрессивность со стороны «местных властей» их желанием заработать деньги, сдавая в аренду принадлежащие ему помещения[224]. Он также искал покровительства в еще одном крымском учреждении, Обществе по благоустройству Крыма, которому в обмен на защиту (как он подчеркнул, со стороны центрального и республиканского правительства) от «местных властей» предложил три или четыре места на своей даче[225].

Неприятности со стороны «местных властей», по-видимому, усилились к концу 1920-х годов – и это не случайно совпало по времени с великой индустриализацией первой пятилетки, коллективизацией, набиравшей обороты «культурной революцией» и укреплением власти Сталина[226]. Хаос и неразбериха этих взаимосвязанных процессов охватили все уровни и сферы советской жизни; частые аресты, которые могли быть спровоцированы личной неприязнью или желанием получить что-то за счет арестованного (например, жилплощадь), производились под политическими предлогами. Моше Левин описал, как в этот период советские люди из всех слоев общества, опасаясь преследований или даже худшего, часто меняли места работы [Lewin 1984].