Максимилиан Волошин и русский литературный кружок. Культура и выживание в эпоху революции

До окончательного изгнания белых из Крыма Волошин как минимум трижды совершил аналогичные подвиги, и по меньшей мере один раз – когда Крым вновь перешел под контроль большевиков. Об одном таком случае рассказал журналист, писатель и автор известных мемуаров периода оттепели И. Г. Эренбург. Живший в то время по соседству Эренбург рассказывает, как в мае 1930 года Волошин пытался укрыть от белых большевика-подпольщика, но тщетно, поскольку этот человек «выдал себя неосторожным движением» [Эренбург 1990: 346]. В другой раз при очередной облаве, устроенной белыми, Волошин спас большевика, отца Раисы Гинцбург, с благодарностью рассказавшей об этом в своих воспоминаниях [Гинцбург 1990: 376]. А в третьем случае, уже после того, как в ноябре 1920 года большевики восстановили свою власть в Крыму, он защищал друзей от красных чекистов точно так же, как ранее – от белых добровольцев. Когда Анастасии Цветаевой и ее сыну угрожала толпа пьяных чекистов, конфисковавших ее дом, Волошин быстро привлек к этому внимание другой, более трезвой группы находившихся в городке чекистов и добился, чтобы они защитили Цветаеву[152].

Последняя операция, о которой мы расскажем, была посвящена спасению Мандельштама, который, как помнит читатель, до революции входил в ближний круг домашнего кружка Волошина. Эта история свидетельствует о весьма высокой репутации Волошина и о влиянии, которое он к этому времени приобрел в регионе, а также об опасности и ответственности, связанных с подобным авторитетом. Эту спасательную операцию необходимо рассматривать в контексте всего сообщества писателей, которые искали убежища в этой части Крыма и встречались в кафе, где читали свои сочинения и строили планы издания различных поэтических альманахов и публикаций. Среди этих людей были уже известные нам личности: кроме Волошина, который если не был главой группы, то доминировал в ней, мы находим там Илью Эренбурга; Майю Кудашеву, ранее входившую в число «обормотов», а впоследствии вышедшую замуж за поддерживавшего советскую власть француза Ромена Роллана; Софию Парнок, одно время бывшую любовницей Марины Цветаевой; Аделаиду Герцык, женщину, которая прежде являлась одной из наиболее значимых подопечных Волошина (Кудашева, Парнок и Герцык, наряду с Анастасией Цветаевой, все вместе проживали в соседнем поселке Судак); и наконец, Мандельштамов. Это и в самом деле было собрание старых друзей или, по крайней мере, бывших членов дореволюционного кружка Волошина. Еще одним посетителем был Э. Л. Миндлин, чьи воспоминания об этих событиях во многом уточняют то, о чем писали и умолчали два других автора, обращавшихся к этой теме, – Волошин и Эренбург. Однако в совокупности эти три повествования дают представление об огромной важности мелких внутригрупповых сплетен и личных конфликтов в складывающейся системе персонализированной власти.

Как с некоторым раздражением вспоминает Волошин, на самом деле Мандельштама пришлось спасать дважды. Первый раз он привлек внимание белоказака, спрашивавшего одного из местных жителей, нет ли в округе каких-нибудь «жидов», и узнавшего о братьях Мандельштам. Вскоре Мандельштам в панике явился на дачу Волошина и отвел его в свою комнату, где казак просматривал его книги [Волошин 1990: 301]. Волошин пишет:

«А это Евангелие, моя любимая книга – я никогда с ним не расстаюсь», – говорил Мандельштам взволнованным голосом и вдруг вспомнил о моем присутствии и поспешил меня представить есаулу: «А это Волошин – местный дачевладелец. Знаете что? Арестуйте лучше его, чем меня». Это он говорил в полном забвении чувств. На есаула это подействовало, и он сказал: «Хорошо. Я Вас арестую, если М<андельшта>м завтра не явится в Феодосию в 10 ч утра» [там же: 301].