Максимы и мысли. Характеры и анекдоты

Графиня д’Эгмонт нашла очень достойного человека на должность наставника к своему племяннику, г-ну де Шинону, но не решалась заговорить о нем со своим братом, г-ном де Фронсаком: тот считал ее особой чересчур строгих правил. Тогда она пригласила к себе поэта Бернара[438] и, когда тот явился, рассказала ему, в чем дело. Бернар ответил: «Сударыня, автор „Искусства любви“ слывет человеком не слишком нравственным, но в этих обстоятельствах нужен кто-нибудь еще более легкомысленный. Знайте, что мадмуазель Арну[439] разрешит все ваши затруднения гораздо скорее, чем я». — «Вот и прекрасно! — рассмеялась г-жа д’Эгмонт. — Устраивайте ужин у мадмуазель Арну». Так и было сделано. Во время ужина Бернар посоветовал пригласить наставником аббага Лапдана, и г-н де Фронсак согласился. Это был тот самый аббат Лапдан, который стал впоследствии воспитателем герцога Энгиенского.[440]

* * *

Когда некоего философа упрекнули в чрезмерной любви к уединению, он возразил: «В свете все стремится меня принизить; в одиночестве все меня возвышает».

* * *

Г-н де Б* — один из тех глупцов, которые всерьез верят, что положение в свете всегда соответствует истинной ценности человека. В простодушии своем он не допускает даже мысли, что человек порядочный, но ниже его рангом или не украшенный орденом, может пользоваться большим уважением, нежели он. Вот г-н де Б* встречает такого человека в одном из тех домов, где еще не разучились чтить талант. Он по-дурацки таращит глаза от изумления. «Не иначе как этот человек выиграл крупный куш в лотерее», — думает он и позволяет себе называть нового знакомца «любезный», хотя к последнему даже в самом избранном обществе относятся чрезвычайно почтительно. Я не раз наблюдал подобные сцены, достойные пера Лабрюйера.[441]

* * *

Внимательно присмотревшись к М*, я нашел, что характер у него весьма примечательный: он очень приятен в обхождении, ибо, стремясь понравиться только друзьям или тем, кого уважает, он вместе с тем всячески избегает вызывать к себе неприязнь. Такое поведение представляется мне вполне разумным: оно позволяет воздавать должное как дружбе, так и свету. Делать людям больше добра, быть услужливей и ласковей, нежели М*, нетрудно; причинять им меньше вреда, реже докучать им и раздражать их, нежели он, невозможно.

* * *

Однажды, когда аббату Делилю предстояло читать свои стихи в Академии по случаю вступления в нее одного из его друзей, он бросил такую фразу: «Мне хочется, чтобы о чтении не знали заранее, но я боюсь, что сам же о нем и разболтаю».

* * *

Г-жа Бозе предавалась любовным утехам с некиим учителем немецкого языка. Так их и застал г-н Бозе,[442] вернувшись из Академии. «Я же вам говорил, что мне надобно уходить», — упрекнул даму немец. «Что мне надобно уйти», — поправил г-н Бозе, даже в эту минуту оставаясь пуристом.

* * *

Г-н Дюбрейль,[443] уже смертельно больной, сказал своему другу, г-ну Пемежа:[444] «Друг мой, зачем ко мне впустили столько народу? Здесь можно находиться только тебе: ведь моя болезнь заразна».

Пемежа спросили, велико ли его состояние.

— У меня полторы тысячи ливров ренты.

— Это очень мало.

— Не беда, — ответил Пемежа. — Дюбрейль богат.

* * *

Узнав о смерти г-на Дюбрейля, графиня де Тессе сказала: «Он был такой несговорчивый, такой неподкупный! Всякий раз, когда я собиралась подарить ему что-нибудь, у меня от волнения делался приступ лихорадки». — «У меня тоже, — подхватила г-жа де Шампань, в свое время поместившая на имя Дюбрейля 36 000 ливров. — Поэтому я решила отболеть разом и не мучиться больше недомоганиями по пустякам».

* * *

Когда аббат Мори был еще беден, он взялся обучать латыни некоего старого советника парламента, пожелавшего читать в подлиннике юстиниановы «Институции».[445] Через несколько лет он встречается с ним в одном и — к немалому удивлению его бывшего ученика — весьма родовитом семействе.

— Ба! Это вы, аббат? Каким ветром вас сюда занесло? — покровительственно осведомляется советник.

— Тем же, что и вас.

— Ну, я — это другое дело. Итак, ваши дела пошли на лад? Вы чего-нибудь добились на духовном поприще?

— Я — главный викарий господина де Ломбе.

— Черт побери, это уже кое-что! И сколько же вам дает ваше место?

— Тысячу франков.

— Немного, — бросает советник, вновь впадая в покровительственный и чуть пренебрежительный тон.

— Но у меня есть приорство, приносящее мне тысячу экю.

— Тысячу экю? Недурно! (Говорится это с видом уже куда более почтительным).

— А с хозяином здешнего дома я познакомился у кардинала де Рогана.

— Ого! Вы бываете у кардинала де Рогана?

— Да. Он исхлопотал для меня аббатство.

— Аббатство? В таком случае прошу вас, господин аббат, сделайте мне честь и отобедайте у меня.

* * *

Как-то вечером, сидя в кругу своих угодников, которые завели разговор о дружбе, г-н де Ла Поплиньер[446] разулся и протянул ноги к огню. Подошла его болонка и стала их лизать. «Вот истинный друг!», — возгласил де Ла Поплиньер, указывая на собачку.

* * *