Все, наверно, помнят, как нелепо важничал и чванился своим происхождением и древностью рода Ле Телье-Лувуа, архиепископ Реймский. В свое время его чванство было известно по всей Франции. Особенно забавно проявилось оно при следующих обстоятельствах. Герцог д’А*, несколько лет не появлявшийся при дворе, вернулся из провинции Берри, где он был губернатором, и поехал представляться в Версаль. По дороге его карета опрокинулась и сломалась. Стоял лютый холод. Герцогу сказали, что починка кареты займет не меньше двух часов. В это время герцог увидел, что выводят перекладных лошадей, и спросил, для кого они предназначены. Ему сказали, что для архиепископа Реймского, который тоже едет в Версаль. Тогда герцог отправляет вперед всю свою челядь, оставив при себе только одного слугу, да и тому наказывает держаться в сторонке, пока его не позовут. Приезжает архиепископ, и, пока перепрягают лошадей, герцог велит одному из слуг прелата спросить у своего хозяина, не согласится ли тот предоставить место в карете дворянину, которому иначе придется томиться здесь еще два часа, ибо его экипаж сломался и теперь в починке. Слуга передает просьбу архиепископу.
— А что это за человек? — спрашивает тот. — Хоть порядочный на вид?
— Да, монсеньер, на вид очень благородный.
— Что это значит «очень благородный»? Одет он хорошо?
— Просто одет, но хорошо, монсеньер.
— Слуги при нем есть?
— Кажется, есть, монсеньер.
— Поди узнай.
Лакей уходит и возвращается.
— Он велел им, не дожидаясь его, отправляться в Версаль.
— Ага! Это уже кое-что, но отнюдь не все. Спроси у него, действительно ли он дворянин?
Лакей уходит и возвращается.
— Да, монсеньер, дворянин.
— Дай-то бог. Пусть он подойдет ко мне, посмотрим, что это за птица.
Герцог подходит, кланяется. Архиепископ кивает ему головой и чуть-чуть отодвигается, чтобы тот мог сесть на краешек сиденья. Тут он замечает на незнакомце крест Святого Людовика.
— Сударь, — обращается архиепископ к герцогу, — мне, право, жаль, что я заставил, вас ждать, но, согласитесь, не мог же я предоставить место в своей карете первому встречному. Теперь я знаю, что вы дворянин. Полагаю, бывший военный?
— Да, монсеньер.
— И едете сейчас в Версаль?
— Да, монсеньер.
— Наверно, подать прошение в какую-нибудь канцелярию?
— Нет, в канцеляриях мне делать нечего. Я должен принести благодарность...
— Г-ну де Лувуа?[610]
— Нет, монсеньер, королю.
— Королю?
— Не совсем так, ваше преосвященство. Но это долго рассказывать.
— А вы все-таки расскажите.
— Дело в том, что два года назад я выдал дочь замуж за человека небогатого...
— Место губернатора? Наверно, в каком-нибудь заштатном городишке? В каком же?
— Нет, монсеньер, это не город, а провинция.
— Что я слышу, сударь! — восклицает архиепископ, забиваясь в самый угол. — Место губернатора провинции? ..
— Да, и сейчас появилось такое место.
— А в какой провинции?
— В моей — Берри. Я хочу передать управление ею моему зятю.
— Как, сударь, вы губернатор?.. Значит, вы герцог д’А*?
— Успокойтесь, монсеньер. Не гневайтесь на вашего лакея за то, что он счел меня человеком благородным. Не гневайтесь на д’Озье за то, что он подверг вас риску дать место в вашем экипаже старому нетитулованному вояке. И не гневайтесь на меня за то, что я влез к вам в карету, не представив своей родословной.
ДОПОЛНЕНИЯ
I
Людовик XIV заказал Куапелю[612] портрет герцога Бургундского[613] и велел сделать копию с него: оригинал он хотел отправить в Испанию, а копию оставить себе. Обе картины, похожие как две капли воды, были одновременно вывешены в галерее. Король, предвидя, что окажется в затруднительном положении, отвел Куапеля в сторону и сказал: «Мне не подобает ошибаться в выборе, поэтому я хочу заранее знать, с какой стороны висит оригинал». Куапель показал, и Людовик XIV, второй раз проходя мимо картин, бросил: «Они так похожи, что ничего не стоит их спутать; но приглядитесь внимательно и вы увидите: оригинал — вот этот».
В древнем Перу право учиться имела одна лишь знать. Наша на это право не притязает.