Малабарские вдовы

– Убеждена, у вас – никаких убийств! – заметила она с усмешкой. – Я сколько раз говорила мужу: в монотонных общинах куда безопаснее.

«В однородных», – подумала Первин. Именно это слово леди Хобсон-Джонс и хотела употребить. Но однородность действительно предполагает монотонность. Неужели леди Хобсон-Джонс хочет сказать, что, по ней, лучше бы Малабарский холм опять стал чисто английским?

– В Индии слишком много смертей. – Англичанка призадумалась. – Прежде всего, конечно, боишься заболеваний. Потом – террористов, которые ходят по домам и стреляют в людей. А теперь преступление совершили в бунгало, которое видно из нашего окна. Помните, мы вам его показывали?

Первин сдержанно кивнула.

– Мой муж сомневается в том, что это убийство из религиозной неприязни или по политическим мотивам. Я сегодня весь день наблюдаю за нашим задним двором, потому что нам не хватает охраны прикрыть все посты.

– Полицейские вместе с вашим мужем наверняка придумают эффективный способ вас защитить. – Первин пыталась говорить обнадеживающе. Ей вдруг стало ясно: главная причина поведения леди – страх.

– Ступайте к Элис, – распорядилась леди Хобсон-Джонс. – Скажите ей, что она никуда не будет выходить без сопровождения. Это не Белгравия. Она должна соблюдать ту же осмотрительность, что и вы.

В гостиной Первин застала подругу за разговором с двумя слугами – она давала им инструкции, как отнести наверх ее виктролу.

– Возьми с дивана последние пластинки, – обратилась Элис к Первин через плечо. – И прихвати свой бокал. Вон на подносе джин с лаймом, совсем свежий, специально для тебя сделали.

– Пойдем в твою комнату? – поинтересовалась Первин, беря в одну руку холодный бокал, а в другую – три пластинки.

– Нет! – ответила Элис, негромко пыхтя – она взбиралась по лестнице, нагруженная пластинками. – Я нашла этажом выше местечко еще получше и решила устроить там свой кабинет.

Оказалось, что речь идет об угловой комнате на третьем этаже, окна которой открываются в две стороны. Когда Элис дернула за цепочку и включила лампу и вентилятор на потолке, тысячи мотыльков и комаров тут же принялись биться о марлевые экраны. Летучих насекомых тут были тьмы – комната напоминала Викторию-Терминус в час пик.

– Давай, садись, – распорядилась Элис. – Мне столько тебе всего нужно рассказать! Но сперва заведем музыку.

Первин опустилась в ротанговое кресло, обвела комнату взглядом. После жизни в Калькутте у нее выработалась стойкая неприязнь к тесным помещениям. В некотором смысле эта каморка была похожа на комнату уединения в доме у Содавалла: узкая кровать и стол. Однако здесь все было мягким. Кровать была застелена покрывалом из набивного хлопка, сверху лежали вышитые подушки. Вместо металлического столика – письменный стол из розового дерева, на нем пишущая машинка и стопка математических книг. Один слуга уже расставлял пластинки в книжном шкафу, другой устанавливал на полу проигрыватель.

– Так хорошо, спасибо. – Элис взмахом руки отослала прочь обоих слуг, потом выбрала пластинку. Скоро комнату заполнил хрипловатый голос Эла Джолсона – звучал он как-то странно.

Элис застонала.

– Я так и думала, что пластинка поцарапана, но надеялась, что это не страшно. Я так надеялась!

– Видимо, это из-за долгого плаванья, – предположила Первин. – Мои книги по юриспруденции тоже прибыли не в лучшем виде – на них будто бы вырос зеленый мех.

– Придется купить новую, – сказала Элис, подошла к двери, закрыла ее. – А как тебе эта комната?

– Очень милая, но тут гораздо жарче, чем в твоей спальне на втором этаже. Обязательно держать дверь закрытой? – поинтересовалась Первин.

Элис села на деревянный стул у письменного стола.

– Я должна сказать тебе одну вещь.

Первин нынче уже довелось выслушать горячие новости в жарком месте. Однако она безмятежно потягивала холодный напиток. В устах Элис такие заявления обычно означали, что они сейчас от души посплетничают.

– До твоего приезда я все время проигрывала пластинки, чтобы родители думали, будто я в гостиной. А на самом деле я притаилась на веранде, прямо под окном папиного кабинета, и слушала его беседу с полицейской шишкой. Тот говорил про Фаридов из дома двадцать два по Си-Вью-роуд, и я сразу подумала о тебе!

Элис шпионила за государственным чиновником – индийца за такое запросто могли посадить в тюрьму. При этом сведения обещали оказаться полезными. Первин кивнула подруге и сказала:

– Я слышала от твоей мамы, что к твоему отцу пришел комиссар полиции.

– А, так вот кто он такой! – Элис призадумалась. – Я слышала, как он – кстати, у него выговор северянина – говорит о каком-то Вогане, который запросил разрешение на обыск женской половины бунгало.

Первин всполошилась, но сделала всё, чтобы это не отразилось у нее на лице.

– Вот как? У тебя отличные уши!

Элис от души приложилась к джину с лаймом.

– Еще они хотят взять у них отпечатки пальцев.