Малая Бронная

— Ладно, разберемся. — И трубку повесили. Этого Вера никак не ожидала. Что же делать? Шарапов говорил о райкоме. Незаманчива перспектива встречи с Хлебниковым, но только он справится с задурившим Климовым. В райкоме готовились к совещанию, всем было не до нее, и поэтому Вера, благополучно миновав суровую секретаршу, прошла к Хлебникову. Открыв дверь, она увидела разъяренную Феню Репину.

— Когда вы осадите этого бугая, — грубо кричала Феня, наступая на Хлебникова. — Баб от ребятишек забирать в холодную! И за что? За правду.

— Ладно, ладно, кипяток, — пятился от нее Хлебников. — Сказал, разберусь. Довольна?

— Есть чем быть довольной! Мне сейчас надо, не отступлюсь..

— Ты такая, знаю… — тут он увидел Веру. — А-а, товарищ следователь, что это вы там опять накрутили?

— Товарищ Хлебников, я… как раз по этому делу, в мое отсутствие…

— Я уже пятьдесят лет Хлебников. — Он приоткрыл дверь и приказал секретарше:

— Вызови мне прокурора, немедленно.

— Климов выехал еще утром, но предупредил, что к совещанию будет, — сказала секретарша, с неодобрением косясь на Веру.

— Неправда, он у себя, — возмутилась Вера.

Секретарша пожала плечами. Хлебников постоял, раздумывая, потом стал одеваться.

— Пошли спасать вашего Митьку, — кивнул он женщинам.

Шли молча, Вера решила: пусть Климов предстанет во всей красе, это лучше всяких слов.

— А сказали — уехал, — пропуская женщин вперед, Хлебников вошел, сел на диванчик, снял шапку и огляделся. Климов не ожидал такого сюрприза, побагровел, потом кровь отлила от лица, он суетливо вскочил.

— Совсем уже собрался, да бумаги, — невнятно забормотал он.

— Хотел уехать, а как же дубковские преступницы? — поднял правую бровь Хлебников.

Климову это было слишком знакомо, поднятая бровь и сдержанный тон секретаря означали крайнюю степень раздражения. Лучше бы покричал, все и сошло бы сразу, а теперь хорошего не ждать. И ом попытался отвести удар.

— Ах, вот оно что, — повернулся он к Вере, тусклые глаза его блеснули: — Значит, вместо помощи кляузы? Мало у меня дел, так и это пришлось самому распутывать, государство доверило нам…

— Ты, прокурор, свое красноречие для суда побереги, меня им не проймешь. Посадил баб? Так. За что? Молчание у тебя еще красноречивее. Давай выправляй ошибку, — потребовал Хлебников.

Климов не упорствовал. Угрюмо приказал Вере писать постановление об освобождении женщин.

— А Митька? — всполошилась Феня.

— Не могу, сумма недостачи предполагает… — начал было Климов.

— Возьмешь на поруки? — спросил Хлебников Феню.

— Да конечно же, он же дите, хоть залог дам, свою коровенку, если так надо.

— Сколько же в тебе материнской щедрости, — улыбнулся Хлебников Фене. — Выпускай, прокурор, парнишку, от нее он не сбежит.

— Под вашу ответственность, — буркнул Климов.

— Вали, я и есть ответственный.

Вера сама пошла в милицию освобождать Митьку и его защитниц. Ничего хорошего из этой встречи не вышло. Плачущие женщины проклинали свою долю, войну, прокуратуру… Митька посмотрел на Веру мельком, краешком залитого обидой и презрением глаза. Веру жег стыд. За себя, за прокурора. Было невыносимо сознавать свое неумение распутать дело. Чем для нее оно стало? Ну, освободили людей, а дальше? Тупик. И она решила сходить к Лучинникову. Он болел и отлеживался дома. В окнах квартиры Лучинниковых горел свет. Вера постучала.

— Кто пришел-то к нам! — всплеснула руками Зина. — Алеша, гляди. — Лучинников лежал на широкой кровати, прикрывшись тулупчиком.

— Свалило вот, — виновато поерошил он льняные волосы. Длинное лицо его пожелтело, глаза утратили веселый голубой блеск, на впалых висках капельки пота. Температура высокая, догадалась Вера, какие тут разговоры о деле. Поволнуется, и совсем плохо станет.

— Пришла проведать, может быть, врача из областной больницы вызвать?

— Чтобы услышать: давай попробуем еще одно пойло? Любят они опыты, взять бы да для пробы, на пару деньков, в тюрьму их, а? Ведь не понравится.

— А Смирнова была?

— Утешительница души и спасительница тела? Была, конечно. Да я перед нею виноват. Предупреждала: делай то-то и то-то, не делай того-то. Как в детской книжке, ну я, как ребенок, и сделал все наоборот.

Зина внесла самовар, расставила чашки, придвинула Вере варенье и, сложив руки под высокой грудью, села к столу.

— Люблю самовар, домовито так, по-русски, как при дедах, а ты, Верочка, бери побольше варенья, это мать из Вологды прислала с оказией, сама клюкву собирала, отборная, — угощала Зина, оглядываясь на детскую плетеную кроватку у печки. Там тихонько пискнул ребенок. Зина встала и взяла его на руки.

— Давай-ка ее сюда, все равно оба лежачие, — протянул руки Лучинников. — Вот мы какие! — любовно приподнял он девочку и поцеловал в мягкую щечку. Вера улыбнулась, но не ребенку, девочка была некрасивая, большеротая и безбровая, а той нежности, которой так и светилось измученное болезнью лицо Лучинникова.

— Ну, а о делах решили умолчать? Хворый, немощный, так?

— Какие там дела, ни одного стоящего, — отговорилась Вера.