Малая Бронная

Хотела от памятника Пушкину перебежать через дорогу к Большой Бронной и по ней домой, но тут одновременно закапал дождь и дали отбой. Высыпали люди, заурчали моторы, с грохотом пошли танки. А Аля стояла и смотрела, как дождик смывал с головы Пушкина, с его крылатки, с цветов у постамента пыль. Странно, она не могла вспомнить, когда был дождь в это лето? Спешка, круговерть, усталость замотали, вместо прогнозов погоды теперь были налеты фашистов.

Почувствовав холодок прилипшего к спине платья, глянула еще раз на заблестевший памятник. Пушкин вроде бы и не такой уж печальный… Бежала по Тверскому, жадно вбирая свежий запах омытой дождем листвы и отсыревших дорожек.

Во дворе кучкой стояли женщины, как шли из убежища, так и остановились под кленами. Увидев Алю, мама просияла и тут же возмутилась:

— Утром бомбить приноравливаются, мало им ночи! — Подумав, заключила: — Это они после налета наших на Берлин мстят.

— Не понравилось? — и кругленькая Зина сердито нахмурилась: — Мало им всыпали!

— Да, но… и там дети… — сказала мама тихо.

— А у нас чурки? Два месяца вздохнуть не дают! — кипятилась Зина.

— Два месяца… как вечность. — Вера Петровна покачивала завернутого в плед Пашутку. — Мужчина в убежище сказал, Гомель сдали и под Ленинградом тяжело… Анастасия Павловна, Муза-то на фронт ушла.

— Снайпером? — вскинула глаза на Веру Петровну Аля.

— Ага, глазами стрелять по военным, — усмехнулась Зина.

— Нет, будет пока машинисткой в финчасти. На Пашутку и не глянула, сказала: чтоб не скучать. Может быть, и так… — И Вера Петровна крепче прижала к себе малыша.

— Молодая, мужа нового надо ей, — стояла на своем Зина.

Несправедливо. Но и мама молчит. К ним подбежала Нюрка:

— Заспалась в убежище, никто в бок не толкнул. Радость у меня, женщины! Федор мой в лагерях и работает по своей линии.

— И каково твоему повару в безопасном месте? — прищурилась Вера Петровна в тяжелом раздражении.

— Пишет: жить можно, — не замечая неприязни окружающих, радовалась Нюрка. — Пять лет ему определили, а война замирится, амнистия все простит.

— Не надо бы такими новостями хвастать, — подтолкнула Нюрку Анастасия Павловна, показывая глазами на Веру Петровну.

— Не тебе, Пална, тыкать мне в глаза стыдом, твоя семья живет без опаски.

— У меня, Нюра, видит око, да зуб неймет. Некому на фронт, правда, от того и мучаюсь.

— Чудная ты, Пална… Другая радовалась бы, что сынов нет, некого оплакивать, — все громче гомонила Нюрка.

— Слушай, Нюр, а чего это ты так кричишь? — вдруг спросила Анастасия Павловна.

— Под волну попала прошлой ночью. Громкое гудит, ничего не разбираю, а тихое слово, или ложка звякнет, слышу. Я тоже от войны пострадавшая! Да это ничего, только бы Гитлера придавили, а уши и сдобность свою я возверну. А вона, смотрите, на крыше зенитчики угнездились! — ткнула она рукой в сторону школы.

Все подняли головы. На крыше топорщились стволы пушек, возле них суетились люди в военной форме, но вместо привычных мужских голосов — девичий смех!

— Мужиков им мало… девчонок на крышу… — перекрестилась Зина: — Помоги им, боженька…

— Они с перепугу не туда пальнут, а нам крышка, — прокричала Нюрка и махнула рукой: — Оставайтесь со своими защитницами, а мне пора на шоколадную работу, — и пошла, тяжело и бесшумно.

Стараясь понять, в чем секрет Нюркиной походки, Аля внимательно следила, как она ставила массивную ногу… вроде подошва у нее мягкая, нога перекатывается с пятки на носок. Наверное, так легче, не всей ступней сразу на землю. Это у нее от прошлой работы, проводница почти все время на ногах, пол под ногой в вагоне неверный, вот и приспособилась.

— Женщина в любом деле самый надежный работник, — сказала Вера Петровна.

— Мне бы Славика уберечь, — затвердила о своем Зина. — Отец-мать на Севере, золото ищут, оно в сейчасную пору для оружия нужно, чем покупать за границей. А Славик такой смелый, того и гляди на фронт вдарится. На завод без спросу пошел…

— Зато карточка рабочая, — напомнила Аля.

— Это дело второе, отец-мать посылки шлют, я себе лишнего не позволяю, ребенок накормлен. Говорила, уедем в какую-нито Туркмению: спокой, живи себе, так и не слушает, хоть вяжи, да не осилю. Почти с тебя, Аленька, вымахал, красавчик мой… таким бравым мужчиной будет, всех завлечет. — И Зина улыбнулась, круглое лицо засияло, и так это было непривычно, что все тоже заулыбались.

— Ваше счастье, что ему только пятнадцать, пока дорастет до восемнадцати, война будет только в воспоминаниях, — грустно сказала Вера Петровна.

Благодарно кивнув, Зина побежала к себе, в третий номер.

— Молоко носит ваша молочница? — спросила Анастасия Павловна, заглядывая под приподнятый угол пледа на малыша. — У меня овсянка есть, пришлю с Алей, маленькому это хорошее подспорье.

— Спасибо. Знаете, Анастасия Павловна, Муза уехала, и мне спокойнее стало, Пашутка теперь только мой…

Она не договорила, из ворот спешила Нюрка с бидончиком керосина: