Малая Пречистая

– А чё, и ладненько. Широковата только ма-лось. Ну да земелькой закидают, утопчут – и в самую пору. Эх, надо бы было ей сказать, чтобы тумбу не вздумали ставить – здесь вам не клумба, тут вам не место для верстового столба, здесь – могила! Пусь уж Арынина наймут, ему с долгами как-то надо же рассчитываться, пусь уж Арынин выстругает крест мне помудрёнее. Он, гад, об этом только, может быть, и думат, и заготовка уж, наверно, есь – но, лишь бы долг не отдавать. Надо бы было крикнуть и ему. А пятёркой той пусь подавится, ага, или одеколону на неё накупит, нажрётся и сгорит. Ага, сгорит он – продубелый-то, его и в печке не спалишь. А эти… за огурцами в огородник выйдут, а тут вот он – укор в глаза, за бутуном для окрошки выскочут, а тут на тебе – крест и могила, а в могиле кто? – в могиле – мать честная! – собственноручно уничтоженный отец. В баньку отправятся, а тут…

Захар Иванович насторожился: хлопнула в доме дверь. По двору, звякая вёдрами, прошла Матрёна – больше-то некому – она.

– Ой! Ой! Ой! Ой! – заголосил изо всех сил Захар Иванович. – Припёрлась смёртушка! О-ох, подкралась и скрутила!

Матрёна поставила где-то в ограде вёдра – под поток, вероятно, на случай дождя; проворчала что-то. И вскоре снова хлопнула дверь в доме.

– Вот ведь старая колода. Ей даже лень и подойти. Дак это я когда ещё и помирать-то только начинаю! А чё же будет после-то, когда я в самом деле сдохну?! Она, наверно, не потрудится и с койки встать, так и останется лежать, пока сама от грязи да от голоду не околет. Вот, баржа дырявая. Вот, ребята, и жизь у меня. Вот так в петлю надумашь за-лезти, а она тебе ещё и верёвочку подсобит выбрать и место с крюком, где покрепче-то, укажет.

– Кто там всё бродит?! – закричал вдруг Захар Иванович. – Кто там мне помереть спокойно не даёт?! А, это ты, Шакал. Ходи, ходи, тебе можно, тебе дозволено, охраняй труп хозяина, следи, чтоб его раньше времени вороны не склевали. А лучше бы, конечно, сел ты там, парень, с краю поудобнее да показал бы им, как надо Захара Ивановича оплакивать, поскулил бы пожалобней, до-о-олго так, будто бы всю родню свою собачью разом схоронил, чтобы проняло их… чтобы у неё и у Арынина волосы дыбом от стыда и страха встали и никогда б не улеглись. Не хочешь, а? И ты, падла, предатель, хошь и союзник вроде бы по имени-то… Ну дак и хрен с тобой. Хошь загляни сюда, эй, морда рыжая. Нет? Какая сука только ощенилась этой сволочью, ещё брюхатой удавил бы…

– Надо бы было шубу взять, хорошо ещё хошь, что куфайку прихватил. Вот ты холера-то где старая. И тридцать с лишним лет с ней прожил под одною крышей, войны-то ежлив не считать, это кому скажи, дак не поверит. А может, у неё тогда тут был какой-нибудь? Кто только, мужиков-то… Арынин разве что? Он же когда?., в сорок третьем вернулся. Ах ты, скотина. Прелюбодей-то где какой! Надо будет – и на пятёрку эту плюнуть, ведь всё равно же не отдаст – напоить его на свои деньги как-нибудь да повыпытывать. Так, издали будто, прошшупом. А можно и в лоб, чё терять-то: ну и как, мол, парень, а, Матрёна… в смысле этого-то, в смысле сладости… Да это чё я горожу-то! Я же их больше не увижу. Соберутся, собаки, пить будут, переблюются, а может, ещё и пляски при луне устроят тут, на свеженькой могилке. Мин подложить бы… Избу, ли чё ли, запалить сначала, пока не помер окончательно? А-а, не-е-ет, мои друзья-ребята. Вас мне не жалко, Вовка вот вернётся – жить ему негде будет, негде будет парню и приткнуться, некуда парню…

Задремал Захар Иванович.

И вот, значит, идёт он по Шелудянке в новой кепке, а навстречу ему медленно, тяжело передвигается большой-пребольшой боров. На шее у борова сидит Тарас Анкудинович Правощёкин, правит за уши и смотрит в бинокль. Позади Тараса сидит его жена, за женой – зять, а за зятем, на крупе – дочь Тарасова – Любка, с грудным младенцем на коленях.

– С обновою тебя, Захар, – приветствует друга Тарас Анкудинович.

– Да уж чё там, кака уж тут обнова – так, кепка и кепка, – отвечает Захар. – Ерунда. Лишь чтобы плешь где не надуло. А куда это вы направились, семьёй-то всей, куда поехали?

– А ежедневно так, Захар, ежедневно, ты уж не обессудь, уж как привычка. Прогуляешься – и вроде аппетит лучше. А тут ещё Генрих, – похлопал Тарас по боку борова, – всё луну смотреть пошто-то наповадился, как вечер, так за уши от космоса не оттянешь, говорит, что родственники у него там остались.

– Добро, добро, – говорит Захар Иванович, – на чё худое бы вдруг не потянуло, а космос чё, космос-то пусь, как ни крути, осваивать-то один хрен придётся.

Сказал Захар Иванович так и пошёл дальше.