Малая Родина

Итак, конец XVIII века и начало XIX века ничем особенным не были отмечены в истории северной деревни. Перемены, связанные с губернской реформой Екатерины II, давно уже вошли в привычку и стали самой жизнью и даже традицией. Внешний вид деревни не изменился со времен Ивана Грозного, а может быть, и со времен Владимира Киевского. Я очень хорошо помню приятное потрескивание лучины, горящей долгими вечерами в избе. Мама, как правило, на прялке пряла лен, а мы с сестрой Галей делали уроки и разговаривали с мамой, которая нам много рассказывала о прежней жизни.

Практически в каждой деревне был дед, который любил красиво, фантастически приврать о своих приключениях и похождениях, и так складно врал он о своих подвигах, что невольно увлекал слушателя интересным и красочным сюжетом рассказа. Слушатели и не сомневались, что сказанное им – на 99,9 % ложь, но были благодарны за доставленное им удовольствие.

Собственно, что такое жизнь, как не ежеминутное, ежесекундное вранье, даже перед самим собой? Без вранья жизнь совсем покажется тюрьмой – это жизнь скотины, зверя и прочей не мыслящей твари. Но вранье вранью рознь: или ты врешь с целью своих интересов, чтоб облапошить ближнего, или ты врешь для удовольствия своего ближнего. Все до одного пророка – лгуны (все марксисты, идеалисты, все христиане, все исламцы, все буддисты), все врут каждый во что горазд, и лгут не просто для удовольствия, а ради заполучения твоей души, ради порабощения ее! Так вранье просто для удовольствия – благо, и простой народ это чувствует душой.

Старики рассказывали, что и в нашей деревне жил такой старик, звали его Зиношонок. Это был исключительно находчивый дед.

Этот случай произошел много лет назад. Идет он пешком из деревни Новошино в деревню Пермогорье (расстояние 39 км по лесной болотистой дороге) и далее на пристань на Северной Двине, где останавливались пароходы, идущие из Архангельска на Котлас и обратно. Проходит он мимо мужиков в деревне Пермогорье, которые пилят по наряду бревна на доски. Они ему говорят: «Ну-ка, Зиношонок, соври что-нибудь». Он, не задумываясь и не останавливаясь ни на секунду, мужикам заявляет: «На пристани баржа с хлебом тонет. Сколько успеешь взять мешков – все твои». И пошел дальше. А до пристани еще пять километров. Мужики рассуждают: врет старик или нет, а вдруг не врет, сколько же хлеба можно взять! В тоже время идти туда и обратно – 10 километров, за это время можно 5 бревен распилить. А вдруг все-таки не врет? Пошли мужики. Приходят на берег реки и видят, сидит дед у костра и ждет, когда придет пароход. Нет никакой тонущей баржи. Мужики подходят к нему и говорят: «Что же ты нас обманул? Мы бы за это время 5 бревен распилили».

«А почему вы ко мне с претензией? – говорит Зиношонок. – Вы же просили меня что-либо соврать, я вашу просьбу и выполнил».

Таких рассказов у него было на все случаи жизни.

До наших дней сохранился обычай, когда молодежь (девушки и парни) ходили на деревенские посиделки или «вечеровки». У нас в деревне они назывались «имолками». На вечеровках-имолках допускались многие вольности, которые считались предосудительными в других местах. Парни садились с девицами за прялки (часто парни – к девицам на колени, а также девицы – к парням на колени), закрываясь от других прялками. В полумраке избы, освещаемой тускло горевшей лучиной, скрытые от посторонних глаз, они допускали «вольности»: обнимались, целовались, при этом не было предосудительным трогать любое укромное место партнера. Иногда близкое знакомство на этих вечеринках позже завершалось свадьбой.

Следует сказать о том, что и мы, малолетки 9–12 лет, собирались на имолки. Мы также откупали какую-то избу, и нас собиралось человек 20. На середину избы ставились две табуретки: одна – для мальчика, а другая – для девочки. Ведущий вечеринки приглашал присесть одного мальчика и одну девочку. Он считал до трёх, говорил: «Раз, два, три!», и мы должны были повернуть голову друг к другу. Если повернули голову и лицами друг к другу, то разрешалось поцеловаться. А если эта удача совпадала три раза подряд, то разрешалось идти за печку, и там можно было поцеловаться несколько раз. Избу мы откупали, кто чем мог: кто-то приносил полено дров, кто-то луковицу, кто-то пол-ярушника хлеба и т. д. Я помню эти мероприятия – было очень весело. Здесь же мы пели песни, рассказывали сказки. Однако руководство школы запрещало нам проводить такие «мероприятия», но мы все-таки их втихаря проводили.

У нас в деревне в прежние времена одним из самых почитаемых праздников был Прокопьев день, в честь Прокопия Успенского, мощи которого покоились в Бестужевской церкви – это примерно около 70–80 километров от нашей деревни вниз по реке Устья.

На основании людской молвы и исторических данных можно показать, как святой Прокопий на Устью пришел.