Малахов курган

Матросы собрались около юнг и серьезно, даже мрачно слушали их разговор. Только один Михаил, встретясь глазами с Веней, тихо улыбался, одобряя брата. Веня любил у Михаила эту улыбку, ласковую и насмешливую вместе. Она делала Михаила удивительно похожим на Хоню: оба они и на сестер, и на мать, и на Веню, и даже на батеньку смотрели с одинаковой усмешкой, как будто знали что-то такое очень важное, чего, кроме них, никто не знает. Светлыми глазами Михаил говорил брату: «Ну-ка, ну-ка, что ты ответишь ему?»

— Она у меня, конечно, маленькая, — сказал Веня, — а попробуй подыми... А я ее на плече принес...

— Ну да, еще соври!

— Так откуда же она взялась?

Против этого Репка ничего не нашелся ответить. Веня, торжествуя, прибавил:

— Ну, один не можешь, попробуй с Бобром вдвоем! А мы поглядим.

Бобер с готовностью согласился. Как ни кряхтели юнги, а не могли поднять мортирку.

— Дурачье! — сказал Веня. — Она ведь заряжена. А она у меня одного пороху берет пятнадцать пудов да еще бомба! Вот выпалю, тогда и попробуйте!

Веня посмотрел, зайдя сзади, не испортили ли юнги, ворочая пушку, прицел.

— А у тебя, кавалер, как дела? — спросил Веню подошедший мичман Панфилов.

— Все в порядке, ваше благородие!

— Значит, можно палить... По местам! Эй, сигнальщик! — крикнул Панфилов. — Ты, главное, смотри, куда упадет бомба из орудия Могученко-четвертого...

— Есть! — ответил сигнальщик.

— Тойди! — крикнул Михаил, взяв в руку шнур запала.

Матросы отскочили.

— Тойди! — повторил, сердито глянув на Репку и Бобра, юнга Могученко-четвертый, держа в руке свой шнурок.

Репка и Бобер отскочили.

— Пали! — подал знак Панфилов.

Одновременно оба Могученки дернули каждый за свой шнурок. И большая и маленькая пушки выпалили сразу. Оглушенный громом залпа, Веня даже не расслышал, как тявкнула его «собачка». Да полно, уж не осечка ли? Нет, «собачка» как следует отпрыгнула, и из пасти ее шел еще дымок...

Веня пробанил мортирку и накатил.

— Сигнальщик, видишь?

— Вижу! Сию минуту... Вот...

Донесся гул дальних взрывов.

— Бомба Могученко-четвертого, — весело крикнул сигнальщик, — взорвала у французов на батарее зарядный ящик!

Веня нахмурился — это уж явная насмешка. Веня знал, что бомбу из его мортирки может донести только до первой французской параллели — шагов на триста, а батарея от люнета не ближе тысячи шагов.

«Смеются, черти!» — подумал Веня, но справился с собой и, прищурясь, посмотрел на Репку и Бобра. Юнги стояли с открытыми ртами.

— Молодец, кавалер! — Панфилов хлопнул Веню по плечу. — Для начала хорошо...

— Будешь еще палить? — почтительно спросил Репка.

— На сей раз довольно! — ответил Могученко-четвертый и надел на морду своей «собачки» чехол из парусины, сшитый по его заказу Наташей.

Веня немножко хитрил. Он насилу выпросил у Панфилова три фунта пороху, чтобы попробовать свое орудие. Просить еще об этом? Нечего и думать...

Репка протянул Вене руку:

— Счастливо оставаться, кавалер. Приходи к нам на батарею. У нас тоже найдется что показать.

— Приду, приду, если служба позволит! — снисходительно говорил Веня, пожимая руки Репке и Бобру.

Юнги ушли с люнета.

— Ваше благородие, дозвольте отлучиться — дело есть.

— Ступай, обрадуй маменьку, расскажи ей, как палил. Про взорванный ящик не забудь, — ответил Панфилов.

Веня побежал через изрытое бомбами открытое место к Малахову кургану.

Дома Веня застал одну мать. Анна плакала и причитала, сидя у раскрытого чемодана Хони.

— Сынок мой маленький! — встретила она Веню, протягивая к нему руки. — Ушла от нас Хонюшка, свет очей моих...

— Куда ушла? К Панфилову, что ли? Мичман-то на батарее, — брякнул Веня.

— Мышонок ты мой глупенький! Совсем ушла от нас Хонюшка, во сыру землю ушла. Улетела моя ласточка сизокрылая! Умерла сестрица твоя... Покинула дом родительский! Скоро все мои пташечки разлетятся в разные стороны!

— А Ольга? А Маринка? А Наташа где?

— Обряжать сестрицу пошли — подвенечной фатой вместо савана покрыть мою доченьку ненаглядную. Знать, судил ей рок повенчаться с могилой сырой, а не с суженым...

Правая рука

Хоню похоронили на Северной стороне, высоко над морем, где устроилось новое кладбище для убитых и умерших во время войны. На похоронах, кроме своих, был адмирал Нахимов с адъютантами. Он простился с Хоней, проводив ее из церкви до пристани, где гроб поставили на баркас, чтобы перевезти через большую бухту. Когда баркас пристал к мостикам на той стороне, Веня увидел, что там стоят несколько женщин, повязанных белыми платками, а впереди — небольшого роста старый солдат в затасканной шинели и высоких сапогах. Шапку солдат снял, и ветер трепал на его голове косички редких волос. Веня подумал, что эти люди хотят на обратном баркасе переправиться на Городскую сторону. Но солдат, когда баркас причалил, поклонился гробу и отдал шапку одной из женщин: он хотел нести гроб. Михаил отдал ему свой конец холста. Солдат перекинул холст через плечо и понес гроб в гору вместе с батенькой, Стрёмой и Панфиловым, вчетвером.

Веня очень удивился, когда Маринка ему шепнула:

— Гляди, Веня, это Николай Иванович Пирогов...