Мальчик из Бухенвальда. Невероятная история ребенка, пережившего Холокост

И все равно, несмотря на выходной, эсэсовцы могли прийти и приказать нам построиться на Аппельплатц. Они подходили поближе и приказывали еврею, например, открыть рот, чтобы осмотреть его зубы и десны – проверить, здоров ли он. Они ходили вокруг нас, в брюках, заправленных в высокие черные сапоги, и высматривали тех, кто горбил спину или дрожал от лихорадки и других заболеваний. Кивком головы или взмахом руки офицер СС отправлял кого-то налево, а кого-то направо. Один путь означал жизнь. Другой – смерть. Замена из других гетто уже была в пути.

В одно воскресенье папе и Абраму скомандовали идти налево, а мне – направо.

Я обежал глазами мужчин, стоявших вместе со мной: сгорбленных, кашляющих, задыхающихся, с кожей, желтой от тринитрофенола. Я оказался не на той стороне.

Не задумываясь, я бросился к эсэсовцу, который не видел, в какую колонну меня отправили. Я стал махать руками в сторону папиной группы, тряся головой и крича «нет-нет-нет» на немецком.

Офицер уставился на меня, и усы у него над губой дрогнули, словно он сдерживал смех.

Я сложил руки молитвенным жестом и указал на колонну с больными. «Да-да-да», – сказал я на немецком.

Глаза у эсэсовца блеснули.

Потом я еще раз указал на папу, глаза которого расширились настолько, что белки стали похожи на фонари в безлунную ночь. Я делал вид, что не хочу в одну колонну с папой. Хочу в другую.

Эсэсовец надул губы и отвесил мне подзатыльник, приказывая идти налево.

Я сделал ставку на то, что эсэсовец отправит меня туда, куда я не хочу. Моя уловка сработала.

Я прожил еще один день.

* * *

В поезде обратно во Францию я устроился в уголке у окна, весь сжавшись, стараясь держаться подальше от двух еврейских семей, которые ехали в том же купе. Мне не хотелось ни с кем говорить.

Большую часть пути я делал вид, что сплю, и крепко жмурил глаза, хотя на самом деле заснуть мне не удавалось. В голове крутилась тысяча мыслей: про Лию, Треблинку, Хаима и Натана, HASAG, Абрама… сколько раз я оказывался на пороге смерти, но выживал – самый младший в семье, у которого меньше всего было шансов. Я смог. Но почему?

Я прислушивался к разговорам вокруг. К звукам вокзалов, на которых мы останавливались, чтобы высадить одних пассажиров и взять новых, к стуку каблуков по цементу, детскому смеху, свисткам паровоза, перестуку сцепок между вагонами.

Я понял, что никогда раньше не чувствовал себя таким отрезанным от жизни.

Чем ближе поезд подъезжал к Парижу, тем сильней меня одолевала тревога – мне хотелось просто сойти и поехать куда-то еще, исчезнуть.

Когда поезд остановился у перрона, я начал собирать свои немногочисленные пожитки, чтобы вылезти. Но когда я уже поднялся и собрался выходить, то встретился глазами с девочкой, сидевшей напротив. Она была примерно моего возраста и просто смотрела на меня. Девочка с золотисто-рыжими волосами и голубыми глазами, которые становились зелеными, когда в наше купе попадал свет от уличного фонаря. С носом, усыпанным веснушками. В мире, который выглядел мрачным и серым, она светила, как звезда, и я, неожиданно для себя, вернулся назад на свое место.

Она держала за руку пожилого мужчину, сидевшего рядом. Они так цеплялись друг за друга, словно боялись потеряться.

Я вспомнил ту ночь, когда Хаим отвез меня в HASAG. Я крепко обхватил маму за талию, умоляя не отправлять меня.

– Не волнуйся. Мы скоро увидимся. Езжай со своим братом Хаимом. Он нашел тебе работу, – успокаивала она.