Мальчик из Джорджии

Две женщины вышли из дому — и прямо к маме. Она попятилась от них, но они притиснули ее в угол между крыльцом и домом и затараторили, да так быстро, что понять ничего было нельзя. Одна начала плясать и помахивать руками. Тут к крыльцу подошел цыган и сказал маме, что женщины хотят выменять у нее платье. Мама сказала, что она вовсе не собирается менять свое платье, но они ее будто не слышали.

Ребятишки, которые копошились у нас под домом, вылезли оттуда с моей бейсбольной перчаткой и битой и, обогнув дом, кинулись к фургонам. Я пустился было догонять их, но потом передумал, крикнул Хэнсома и сказал ему, что они утащили. Он сказал, что с ними лучше не связываться. И правда, среди них были большие — больше меня и Хэнсома.

— Минуточку, друзья, минуточку, — говорил папа,  хватая то одного, то другого цыгана сзади за жилетку. — Давайте не спеша все обсудим. Надо же мне, наконец, узнать, что я получу в обмен на свои вещи.

— Моррис! — крикнула мама. — Гони их отсюда! Тебе говорят, Моррис!

Папа так старался утихомирить этих людей, что ему было не до нас. Он побежал в сарай и принес оттуда старый топор с половинкой топорища. Один цыган взял его и повертел в руках, потом передал другому цыгану. Тот кинулся с ним к фургонам.

— Стой, стой! — крикнул папа. — Разве так меняются? Все вам да вам, а мне что? Нет, это никуда не годится. Это нечестно, уважаемые!

Пока папа говорил, третий цыган подобрал где-то старое цинковое ведро с продырявленным дном, сунул его другому, а тот пошел с ним к фургонам. Папа вцепился одному цыгану сзади в жилетку и заспорил с ним из-за ведра и топора. Тем временем другой цыган забрался в сарай и вынес оттуда наши козлы для пилки дров. Папа увидел, что паши козлы тоже уплывают к фургонам, кинулся за ними, но их и след простыл.

— Мена есть мена, — сказал мой старик, — и меняться должны обе стороны. Вы свое, друзья, уже получили, а я от вас пока что ничего не вижу.

Один цыган подошел к нему, сунул руку в карман и  вытащил складной полк. Папа хотел открыть его и посмотреть, какой он, но открывать было нечего, потому что оба лезвия оказались сломанными.

— Э-э, нет! —сказал папа. — Мне такой дряни не нужно.

Несколько цыган взобрались на сеновал над сараем, где у нас спал Хэнсом, и папа тоже полез туда, все еще упрашивая их выслушать его.

Цыганки до того довели маму своими приставаниями, что у нее просто ум за разум зашел, Они успели забраться в дом и вынести оттуда мамину корзинку для шитья, головную щетку и кувшин, из которого мы умывались. Мама хотела отнять у них эти вещи, но не тут-то было. Одна цыганка сунула ей нитку бус, а остальные убежали с кувшином, щеткой и корзинкой для шитья.

Один цыган спустился с сеновала, держа под мышкой банджо Хэнсома. Хэнсом взвыл и выхватил свое банджо у цыгана, прежде чем тот успел смыться с ним.

— Моррис! — крикнула мама. — Гони их отсюда! Тебе говорят, Моррис! Они у нас все растащат!

Одна цыганка схватила маму за руку и перевернула ее вверх ладонью. Она начала рассказывать маме про ее будущее, и мама так этим заинтересовалась, что на время перестала кричать, Пока цыганка ворожила маме по руке, другие опять забрались в дом.

К этому времени папа совсем растерялся и даже не заметил, как один цыган вывел Иду из конюшни. На ней был недоуздок, и она шла за цыганом, будто так и надо.

— Па! Иду увели! — крикнул я. — Не меняй Иду, па!

Мама услышала это и что есть мочи закричала:

— Да ты что, совсем рехнулся, Моррис? Кто позволил уводить ослицу со двора!

Папа повернул голову, смотрит Иде вслед, как безумный, а что делать, не знает. Хэнсом ухватился за недоуздок и вырвал его у цыгана.

— Нет, сэр! — сказал он. — Эту ослицу вам никто не отдаст!

— Нехорошо у нас, друзья, получается, — сказал папа. — Я меняться не прочь, но только так, чтобы я — тебе, а ты мне. А выходит все вам да вам. Надо же, наконец, и меня выслушать, что на что я меняю!

Хэнсом отвел Иду в стойло и запер конюшню на замок.

Цыганские ребятишки выскочили из кухни с полными руками печеной картошки и оладий, оставшихся от обеда. Мама увидела их, но она была в такой ярости, что не могла выговорить ни слова. Одна цыганка надела бусы маме на шею, а другие стали стаскивать туфли у нее с ног. Мама лягалась, как мул, отбиваясь от них. Тут Хэнсом окликнул меня, и я оглянулся на его крик. Цыганские ребятишки лезли из-под крыльца с нашим экскаватором, которым мы рыли землю, когда прокладывали там железную дорогу. Но это еще было не все. Один тащил наши паровозы и вагоны. Я и слова сказать не успел, как Хэнсом накинулся на них и все отнял. Потом так им наподдал, что они кубарем у него полетели.

—  Малость обсчитались, думали и это им с рук сойдет, — сказал Хэнсом, прижимая к груди экскаватор и поезд.

В эту минуту во двор к нам вошла еще одна цыганка, которую мы до сих пор не видели. Она ничем не  отличалась от остальных женщин, только платье на ней было ярко-красное, а руки все в браслетах. Цыгане подались назад, когда она подошла к папе, и все споры мигом прекратились.

—  А ты кто такая? — спросил папа, оглядывая ее с головы до ног.